Титаномахия. Том первый

И Афродита перебирала в горсти свои орудия мести. Так. Её главное оружие — слово! Не то. На Потёмкина Арес не тянет-с. Добро. Опять не то. И нашла ещё одно — любовь. О, да! Подобно «вечному огню» пылающее холодным синим пламенем сердце, ко всем исполненное сострадания истинной любви. Как там бишь оно по-гречески? Агапе. Решив отомстить этому дерзкому мальчишке! Что посмел нарушить, разбить хрустальный гроб ея покоя. И распустила русы косы очарования. Которые Афродита позаимствовала из собственной памяти у той прекрасной юной особы, с которой Ганеша сидел в школе за одной партой с первого по седьмой класс. И постоянно поражался её практичному уму и уже тогда симпатичному, но всё ещё слишком широкому для идеала лицу, крепкой ладной фигуре и её толстой русой косе золотисто-пенькового цвета. Что постепенно становилась — в его взрослеющих глазах — всё более золотой. Ведь фамилия и характер у неё были столь же боевыми, как и самый лучший автомат в мире. Поэтому родители, видя её довольно-таки средний род, дали ей среднее же имя. Нечто среднее между мужчиной и женщиной: Филот. Поэтому когда они, по программе, проходили «Повесть о купце Калашникове» Михаила Лермонтова, многие ученики, по неопытности, видя её постоянное убийственное спокойствие, пытались над ней посмеиваться. Так что почти половина учеников из их класса ходила после этого с фингалами. И даже парочка — из параллельных классов. Настолько сильно и решительно Филот поражала их своими литературными познаниями. Дух купца, проломившего грудь с одного удара своему обидчику, буквально вселился в неё тогда и долго ещё не желал покидать свою «родственницу». Словно бог рода. Славного среднего рода. И если бы в тот период на её пути случайно оказался тогда даже сам Станиславский и сказал ей своё: «Не верю!». То и он, как и любой атеист, не ушёл бы от неё как минимум без синяка под левым глазом. Даже если бы ей пришлось запрыгнуть для этого на парту. Филот быстро выбила бы из него всю эту театральную дурь! А то и выкрутила бы ему руку и тут же дала размашистого пинка под зад. Чтобы тот вылетел в открытую головой дверь из класса. И протяжно вскрикнув, вольготно растянулся по коридору, как вечерняя песня по реке! Как она иногда это уже проделывала. Даже — за меньшее. А уж этому хилому интеллигентишке с неимоверно вздёрнутым носом, как у старухи Шапокляк, как говорится, сам бог велел. Сколько крови попил он у артистов. Своей, сидевшей в нём, выдрессированной крысой, напоминая лицом выдру. И Ганеша после школы, через несколько долгих без неё лет, был очень расстроен. Тем, что из-за переезда её родителей на другой участок Филот так и не успела остановить на скаку его вольного коня и затянуть его в свою горящую от любви избу. Навсегда покинув их школу в седьмом классе. И ему так и не удалось связать с ней, ставшей затем настоящей красавицей, свою судьбу (ведь ему, по условию кармической игры в Аполлона, в этой жизни нельзя, никак нельзя было подарить ей на первом курсе института тех двух её детей, которых он — Всегда — через неё Видел астральным зрением, а то и — третьего, исправив её красную двойку в дневнике судьбы как минимум на твёрдый трояк, не говоря уже о том, чтобы замахнуться с ней на все пять баллов!) ничем, кроме этих воспоминаний. И этого грустного вздоха. И этой, вот, её прекрасной, абсолютно золотой теперь косы! Которая к восемнадцати годам, на момент их внезапной мимолетной (к сожалению), встречи, поразившей наповал её красотой, стала с тех пор ещё длиннее и, как показалось, ещё толще. Которую Афродита извлекла из глубин своей памяти и сделала из неё себе отличный шиньон. Абсолютизма своей персоны! Благо, по коровьи доверчивые голубые глаза Филот у Афродиты уже были. Пусть и слегка забракованные чёрной радужкой, которая стала постепенно рассасываться и отравлять чистоту их небесного сияния. Сделав немного мутными.

— Так ты что, до сих пор не веришь в перерождения?

— А ты так и продолжаешь жить в своей Сказке, что внушают тебе архангелы, посылая сновидения? — усмехнулся Арес.

— Ты-то откуда знаешь?