Титаномахия. Том первый

Которая ещё недавно обучалась всем этим штучкам у самой Горгоны! Перепросматривая её поведение у себя в воображении, работая в рейсе над книгой «Яблоки раздора». Постоянно поражаясь её врождённому коварству. И тут же опробывая навыки Горгоны на своём подопытном. Который, как и Остап Бендер, даже не подозревал о том, в какие сложные партии он играет с этим шахматным дарованием. И не предполагая о том, что тот из рядового Васюкинца уже давно преобразился в Афродиту. Поставившую ему на лакированной языками матросов доске их общения и шах и… Мат всё не решаясь ставить. Ведь Афродита, по опыту похождений Банана в прошлых рейсах, прекрасно осознавала, что если она растает в объятиях Ареса, как Снегурочка, то есть пойдёт на поводу у тела и примется воплощать фантазии матросов, то вся её не так давно начавшаяся трансформация тут же прервётся. Энергия тут же «покинет неблаговидный сосуд», как и у любого неофита. А сама Афродита останется «у разбитого корыта». С «разбитым» телом — Бананом. Здесь: коварнейшим матросом, вовлекшим бедного старпома в свои интеллектуальные брачные игры. Что для Банана, этой енотовидной собаки, могло тут окончится жутким скандалом, вытаскиванием за шкирку из камышей Сиринги, в которых тот скрывал ото всех моряков свои эзотерические тайны, и моментальным списанием с клеймом бездельника (по статье «тридцать три») в трудовой книжке. Согласно «заключению» доктора, сделанному ещё в начале рейса. Которым старпом постоянно махал перед его носом с самого начала рейса, как компроматом.

А потому Афродита не решалась о своей Преображении даже намекнуть.

Благо, что намёков со стороны (возбуждённых) членов экипажа было уже хоть отбавляй.

Даже её сожитель Швабрин, который в начале рейса терпеливо «белил стены» на фотографию жены и затем убирал их каюту. Особенно тщательно — после променадов Рема, Каравая, Ромула и прочих друзей в их каюте. Но теперь, когда тот бросил с ними пить и начал умничать ещё больше, став Афродитой, начал обвинять Ганешу (как он думал):

— Всё, что о тебе так искренне и с огоньком в глазах фантазируют в курилках — чистейшая правда!

— Почему это?

— Да потому, что я, на твоём месте, уже давно набил бы морды всем, кто так думает. Хотя бы — мне! Если бы всё это было ложью. А так как ты даже не пытаешься защищаться, то значит всё это — чистая правда!

— Ты понимаешь, что весь экипаж сейчас так думает? — начиная ржать, отвечала Афродита. Входя в раж. Понимая, как долго Швабрин убирал у себя в голове, чтобы наконец-то высказать всё это ей в глаза. — Вам лишь бы было обо что языки почесать. Мне что, по-твоему мнению, всем членам экипажа морды начинать бить?

— Конечно! — не унимался Швабрин.

— Но врач не бьет своим пациентам лица только за то, что они сумасшедшие, — усмехалась Афродита. — И совершенно искренне верят в свои фантазии. Даже — если они начинают фантазировать в халатах. Тем более что одной «мордой» вас не вылечить. Вы скажете тогда: «Ага! На воре и шапка горит! Иначе он только посмеивался бы над нами. И это его так сильно не напрягало бы!» Каждому из вас поможет только лоботомия. Пойми! И запишись на операцию.

Так что когда и Рем попытался предъявить нечто подобное, Афродита с улыбкой призналась:

— Пойми, глупыш, художнику абсолютно плевать на то, что о нём думают. Более того, он этому только рад. Купаясь в славе! Ему всё равно, какие подмостки и какая роль. Лишь бы им восхищались! И если публика одета в костюмы восторга, он готов им простить всё. Даже — гнилые помидоры, лишь бы они бросали их от всего сердца!

А Афродитой восхищались. И завидовали. В основном, молча. С немыми усмешками.

Поэтому Афродита не стала ничего объяснять всем остальным членам экипажа ни про необходимость поста для завершения трансформации в Софию-премудрую, ни про то, что если бы его низшая сущность — Банан — и захотел бы секса во чтобы то ни стало, ему достаточно было бы просто пару раз улыбнуться второй поварихе, отчаянно строившей ему глазки с начала рейса, взять у Рема бутылку медовухи, затем заговорить с ней после ужина о том, о сём и пригласить в гости.

— Просто, пообщаться.

— Не более того!

Как уже не раз было. До того, как Ганеша наконец-то отогнал от себя Банана и начал катать Сизифов камень.

Или — чуть более молодую уже буфетчицу, чем та, что была в прошлом рейсе. Но которая точно также, как и Эхо, постоянно ему подмигивала, желая затмить вторую повариху. Отдаваясь гулким эхом воспоминаний у него в душе. Желая лишь одного — отдаться… Ещё боле гулким эхом, чем вторая повариха. Впрочем, не только ему. Желая реально ощущать, а не только предполагать себя королевой этого стального замка. Всеми своими фибрами. И не только души. Периодически изменяя капитану с Гераклом и другими, не менее героическими личностями. Исключительно из жажды затмить вторую повариху, претендовавшую тут на трон Прекраснейшей! Играя с ними своими более крупными, чем у самой Гебы, молодильными яблоками. На глазах у всех!