Тициан. Любовь небесная – земная

На следующий день Тициан пошел посмотреть на капеллу, расписанную Джотто двести лет назад. Тридцать семь фресок, полностью покрывших стены простого прямоугольного пространства капеллы, выразительность образов Джотто оглушили художника, он смог выдержать среди фресок совсем недолго, но пообещал себе, что будет приходить сюда каждый день, чтобы учиться. Особенно поразили его лица и глаза на фресках: узкие, с восточным разрезом, глаза персонажей запоминались, придавая лицам сильное, страстное выражение.

«В следующий раз, – решил Тициан, – буду рассматривать только одну фреску, «Поцелуй Иуды». Попытаюсь понять, как удалось Джотто передать напряжение великого поединка, скрещение взглядов Иисуса и Иуды. Всеобъемлющая любовь Спасителя – и покорность, великая любовь ученика, перерастающая в предательство. Была ли это жертва или сознательное злодейство? Тайна поступка Иуды не разгадана, я чувствую, что и Джотто мучился этим вопросом! Вся сложность отношений в мире передана только близостью их глаз. А вокруг-то что творится на фреске! Черное облако зла, шлемы центурионов образовали это облако, повисшее над головами Христа и Иуды. Но ведь правда, это поворотный момент в истории, предательство Иуды, исполнившего предначертанное Отцом, – ох, это слишком сложно! Но Джотто показывает эту невероятную сложность в таком небольшом фрагменте».

Чтобы успокоиться, Тициан отправился к хорошо сохранившимся развалинам римского амфитеатра, рядом с капеллой Джотто. Он бродил по рядам, по ступеням, сидел, глядя на арену, – и удивительное ощущение силы наполняло его. Он вспомнил, как Джамбеллино объяснял ему трактат «О божественной пропорции», написанный Лукой Пачоли, говорил, что древние архитекторы умели выстроить пространство, поднимающее человека над суетой земного, словно открывающее его для высшего знания.

«Хорошо все-таки, что я оказался здесь, – понял Тициан, оказавшись рядом с древним зданием университета. – Здесь город божественного, но и город разума». Он подумал, что когда сделает эскизы и приступит к фрескам, то сможет ходить в библиотеку университета, рассматривать фолианты и пытаться их читать. «Меняться и расти, как говорил Джамбеллино, – вот что важно», – напомнил себе Тициан.

Он решил, что начнет с самого странного и трудного сюжета – «Чуда с отрубленной ногой».

– Фрески Джотто, у которых я пытаюсь учиться, – рассуждал он, работая за столом в своей келье, – полны веры, лучезарны и убедительны. Но я попробую выразить свое время, рассказать о чудесах и вере новым языком.

С помощью толкового служки закончив затирку и грунтовку стены, Тициан приступил к первой фреске. Это была история об уважении к матери и, разумеется, о милосердии Святого. «Молодой человек, – говорилось в легенде о чуде, засвидетельствованном комиссией из богословов и профессоров, – ударил собственную мать ногой, а затем, превратно поняв своего духовника, отрезал сам себе эту ногу. Тогда святой Антоний, видя искреннее раскаяние несчастного и его страдания, помолился и сделал так, что нога юноши приросла чудесным образом».

Композиция фрески получилась простой и даже скучноватой, чтобы как-то оживить ее, Тициан изобразил вокруг лежащего юноши небольшую толпу людей в цветных венецианских одеждах. Только святой Антоний был в рясе францисканского монаха.

На фреске, словно помимо воли художника, появились двое: один персонаж, очень похожий на Джорджоне, и рядом человек, словно списанный с Джамбеллино. Ну что же, понял Тициан, ничего удивительного, я все время думаю о них.

За две недели композиция была наполовину готова: передний план прописан, оставалось решить, как написать пейзаж. Тициан вставал вместе с монахами, шел на службу, после трапезы работал, гулял немного. После обеда спал и потом снова работал или шел на вечернюю службу. Служка помог Тициану написать письмо родителям, в котором он сообщил, что работает в Падуе, интересовался, нет ли известий от Франческо. Ему было тревожно и немного стыдно: все-таки он занимался любимым делом в спокойной Падуе, а брат рисковал жизнью. Еще он написал, что если брат появится в родных краях, то пусть ему обязательно передадут – Тициан ждет его в Падуе в любое время, здесь для Франческо найдется и работа, и кров.

Наступил сентябрь, днем уже не было жарко, и часто Тициан оставался в городе, пренебрегая дневным отдыхом в келье. Ему нравилось гулять в можжевеловой роще на берегу Бренты. В тот день художник задремал, лежа на траве. Когда он открыл глаза, над ним стоял прекрасный ангел с нимбом золотых волос, подсвеченным солнцем. «Господи, – ахнул Тициан. – Пресвятая Мадонна и святой Антоний! Как хорошо жить в городе, где воистину случаются добрые чудеса!»

* * *

Виоланта улыбалась так, как она улыбалась в первые дни их знакомства, – солнечно и безмятежно.

– Я была уверена, что найду тебя в роще.

– Виоланта… Виоланта моя!

– Тициан! – Смеясь, она села рядом с ним. – Можешь потрогать, это не твой сон!

– Но все-таки как ты меня нашла?

– А Святой на что?! «Если ты потерял»!

– Пойдем тогда туда, в заросли, там никто нас не увидит.