Тюремные записки

Зато вскоре меня вызвали в какую-то рабочую комнату, где стояло парикмахерское кресло и стали пытаться сбрить мне усы. Ношу я их всю жизнь, весь первый срок они никому не мешали, да к тому же исправительно-трудовой кодекс разрешает ношение усов выходцам с Кавказа. Но тут, явно желая мне досадить, сказали, что я не с Кавказа, а из Москвы и и ко мне разрешение в ИТК не относится. Но я знал, что все микроскопические человеческие права в тюрьме надо защищать, а потому я кое-как от них отбивался, пара дюжих охранников усы мне все же не сбрили — была опасность разбить лицо, но слегка меня помяли. После чего объявили мне постановление о водворении в карцер за невыполнение распоряжений охраны. Карцер в Чистополе (но только для политзаключенных) был прекрасный — большой, светлый, теплый, с деревянным полом и все было бы ничего, если бы лежа на этом полу я не почувствовал острую боль в правом бедре и вообще в правой ноге. И решил, что это охранники меня помяли так, что повредили ногу. Написав в прокуратуру об этом заявление, потребовал медицинского обследования и привлечения к ответственности тех, кто осуществляя незаконные действия (попытка сбрить усы) еще и нанес мне телесные повреждения.

Потом, гораздо позднее, оказалось, что почти все это было моей ошибкой. Нога, а в особенности бедро очень сильно болели (и болят до сих пор — через тридцать с лишним лет), но это было результатом отморожения на цементном полу в Рязанской тюрьме. Но тогда я этого не понимал, на мои заявления ни прокуратура, ни администрация не реагировали, и я объявил голодовку. В тюрьме все становится известным очень быстро. Два армянина из партии «Независимой Армении» Аршакян и Наварсардян, которые были в это время в Чистопольской тюрьме меня поддержали и тут же объявили голодовку. Меня из карцера вскоре подняли в небольшую камеру, где соседом моим стал Коля Ивлюшкин, который тоже из солидарности со мной объявил голодовку.

Коля — один из самых удивительных и замечательных людей и в политических зонах и в Чистопольской тюрьме. На первый взгляд он один из длинной шеренги солдат, которым для запугивания армии один и тот же следователь КГБ фабриковал дела о шпионаже. Сперва наивные мальчишки в своих воинских частях слушали страшные политбеседы о внедрившихся в Советскую армию шпионах, потом некоторые из них по доносу приятеля или рапорту желающего выслужиться оперативника попадали в лапы к этому же следователю и от него попадали с большим сроком в политические зоны, где встречали тех, о ком слышали на политинформации. Поскольку все эти мальчишки не имели никакого отношения ни к шпионажу, ни к политике и никаких прочных убеждений у них не было, в колонии они тут же попадали в лапы еще одного, местного, гэбиста, который предлагал им помощь, если они будут на него работать. И почти все, с разной долей энтузиазма, становились лагерными осведомителями. Коля Ивлюшкин — самое поразительное исключение в этой солдатской шеренге. Будучи из интеллигентной московской семьи, очень многое о советской власти понимая еще дома, Коля — единственный из солдат тут же начал поддерживать в протестах и голодовках отца Глеба Якунина, психиатра Анатолия Корягина и других, совсем не случайных в политических колониях людей. Именно поэтому и попал в Чистопольскую тюрьму, а услышав о моей голодовке поддержал и меня. Около месяца мы замечательно вместе с ним проголодали, хотя ему — молодому и высокому, было, конечно, гораздо труднее. Дней через десять, рассказывая друг другу что-то о Москве мы вдруг случайно выяснили, что однажды лет восемь назад даже случайно встретились в кафе «Москва» и проговорили тогда друг с другом часа два. Это был вечер когда мне надо было ночным поездом ехать к маме в Киев, еще до обыска, так как бульдога Арсика со мной не было. Но в кармане зато был другой бульдог — изящный дамский пистолет с газовыми патронами. Оружием он не считался (при первом аресте его не взяли, при втором — от жадности забрали, но, конечно, не инкриминировали), но игрушкой был очень забавной и я не зная, как убить время до поезда и развлечь случайного юного соседа по столику показал его. Это и был Коля Ивлюшкин, который забыть этого пистолетика не мог и мы вспоминали его за разговорами. Так что у нас с Колей очень длительное и верное знакомство и я о нем никогда не пожалел, надеюсь, что и Коля тоже.