Тюремный дневник

К стойке привели мужчин-заключенных из автозака и, оформив, тоже распихали по камерам. Они тут же громко стали требовать права на звонок по телефону. Надзирательница, громко ругаясь, вытащила откуда-то из-за стойки телефонный аппарат, приваренный к длинной железной палке на колесиках, и подкатила к одной из камер. Когда она проходила мимо моей клетки, я обратилась к ней:

– Извините, а можно я – следующая? Мне нужно позвонить.

Надзирательница на секунду остановилась:

– А мне знаешь, что нужно? В отпуск мне нужно!

И она снова скрылась за стойкой копаться в бумагах.

«Но ведь у меня есть право на звонок, – думала я, – продолжу требовать, может быть, получится позже». Я прекрасно понимала, но не хотела признаваться себе, что ни позже, ни потом это не получится. Когда тебя запирают одну в камере, упаковывая остальных группами, это означает только одно – особое отношение, и оно меня ждет теперь во всем.

В помещение ввезли железную тележку с подносами с едой. Было уже, наверное, около девяти вечера, как я подсчитала, исходя из проведенного времени в машине плюс оформление. В железной решетчатой двери была дырка – окошко для еды, в которое мне просунули облитый со всех сторон каким-то липким жиром пластиковый поднос, в одном углублении которого была грязно-мутная жидкость, видимо суп, во втором – два куска белого хлеба, а в третьем еще один, видимо, кусок сладкого пирога. Стола в камере не было, впрочем, я уже привыкла, так что я быстро поставила поднос на грязный пол и пластиковой ложкой стала есть суп, в котором плавали ошметки пластика от облезавшего от старости подноса. В супе обнаружилась одна картофелина, немного лука и что-то вроде куска соевого мяса. Надзиратель вернулся минут через 10, чтобы забрать подносы. На полу появился еще один липкий след от жира, который, впрочем, как я заметила, был не единственный: видимо, есть на полу умела не только я.

Так, в одиночестве, прислушиваясь к каждому слову надзирателей и пытаясь угадать, что меня ждет дальше, я провела еще несколько часов. Заключенных из соседних камер по очереди выводили к стойке, надевали на них тюремные пластиковые браслеты с номерами, переодевали в темно-синюю униформу и уводили куда-то в глубь тюрьмы. Всех, но не меня. Я радовалась хоть какой-то активности в коридоре, понимая, что уже очень скоро я снова лишусь и этого человеческого присутствия.

Рассматривая женщину за стойкой, я вдруг увидела, что позади нее есть белая железная доска, на которой черным маркером по столбикам с номерами были расписаны фамилии людей, видимо, заключенных. Каждый из столбиков был под завязку заполнен именами. Каждый, кроме одного. Там была только одна фамилия, точно я разглядеть не могла или просто не хотела, но уже прекрасно знала, что это буду я.

Наконец после полуночи, когда в отделении уже никого из заключенных не осталось, мою дверь открыли и подвели к стойке.

– Тебе выдадут униформу, – грубо сказала женщина. – Вещи уберешь в мешок и сдашь надзирателю!

Я послушно проследовала за охранницей, которая уже ждала меня в стороне, в маленькую камеру-душ. Там меня привычно полностью раздели, проверили рот, ушные раковины и приказали, сев на корточки, громко кашлять.

– Вот, – протянула мне надзирательница стопку из тюремных штанов, распашонки темно-синего цвета и пары носков. И ушла.

Униформа была, наверное, на пять размеров больше, чем мне было нужно. В стопке также не обнаружилось нижнего белья. Думая, что они просто забыли положить эти вещи, я, когда надзирательница вернулась, придерживая норовящие упасть штаны, аккуратно спросила:

– Извините, мэм. Но эта форма слишком большая, а еще мне забыли выдать нижнее белье.

– Другой нет, – хмыкнула она. – Белье купишь в тюремном магазине. Пошли давай, поздно уже.

Так, придерживая брюки, я пошла в направлении, указанном надзирательницей, по длинным серым бетонным коридорам тюрьмы. По пути мне выдали матрас и мешок с постельным бельем, поэтому вторую, свободную от придерживания штанов руку я задействовала, чтобы волочить матрас и мешок. Тело покрылось гусиной кожей от страшного холода.

Отделение для террористов

Меня привели в небольшое железобетонное помещение, где на двух ярусах располагалось шесть камер и не было ни души.

«Господи, только не это, – подумала я, – опять одиночный карцер».

Во всю стену, с пола до потолка, было огромное одностороннее стекло, за которым, если присмотреться, находился контрольный пункт надзирателей, где они, верно, уже жевали попкорн, готовясь наблюдать за реалити-шоу «Угроза американской демократии в тюрьме».

Меня завели в одну из камер и наглухо захлопнули железную дверь. Повисла гробовая тишина.

Я добрела до железных нар, кинула на них свой матрас, свернулась в клубочек, дрожа от холода, накрылась одеялом и отключилась.

Ночью маленькое окошко в железной двери открылось, в камеру сквозь него пробился яркий свет фонарика, скользнувший по стенам и замерший на одеяле: охранник, видимо, проверял, дышу я или нет. Еще миг, и камера снова погрузилась в печальный полумрак.