Тюремный дневник

– Этого не может быть, – думала про себя я, скидывая вещи в корзину. – Заключенных никогда не забирают после обеда, а уже тем более после обеда в пятницу, когда впереди выходные.

Вокруг собрались женщины, все плакали и наперебой обнимали меня:

– Слышь, Бутина, не бойся, – наперебой успокаивали меня они. – Там, в колонии, не страшно. Помнишь, там маникюр делают?

– Ага, – улыбнулась я. – На, держи, – и перед выходом я сунула Родригес заранее подготовленное письмо, которое я бережно хранила под матрасом с того самого дня, как мне вынесли приговор. И вот что в нем было:

«Мои дорогие друзья! Я никогда не говорила вам, кто я. Я вообще особо не говорила, это мне было строго запрещено. Да, это меня показывали по телевизору, я не просто похожа на ту самую девушку. Не сердитесь на меня за то, что я не могла рассказать вам правду. Я и сама хотела быть обычной заключенной, я хотела заслужить вашу любовь и уважение. Я не хотела, чтобы вы судили меня по сводкам новостей американского телевидения, хотя я, к своему позору, судила вас. Когда меня перевели в ваше отделение, я поверила в то, что вы – «особо опасные» преступники. Я была не права. Вы преподали мне самый главный урок в моей жизни – не суди ближнего своего. Вы самые замечательные на свете девушки, моя настоящая семья. Вы заботились обо мне, а я о вас.

Ты, Родригес, продолжай готовить. Я оставляю тебе все мои тюремные продуктовые запасы. И, пожалуйста, все-таки открой однажды свой ресторан на колесах.

Вы, мисс Санчес, продолжайте рисовать. У вас отлично получается. Я оставляю вам мои карандаши и эскизы рисунков. Обязательно пошлите их домой, вашим внукам. Они вас любят и ждут, что бы вы там ни думали.

И дальше шел длинный список завещаний моих тюремных вещей каждой женщине в соответствии с ее любимыми занятиями и предпочтениями, которые я, как Золушка, успела досконально изучить.

«Я буду по вам скучать. Я люблю вас», – заканчивалось письмо.

Надзиратель нервно прикрикнул на меня, что, мол, пора идти. Я схватила пластиковую корзину и выбежала из отделения.

* * *

Это было очень странное, даже, можно сказать, противоречивое ощущение, когда я снова стояла у приемного окошка на первом этаже Александрийской тюрьмы, где с меня сняли пластиковый браслет с тюремным номером и дали подписать парочку бумаг, сообщавших, что я покидаю это место, которое за долгие 10 месяцев стало для меня, как это ни глупо, таким родным. В нем было много ужасного, но много и прекрасных моментов, полных света и добра. Даже многие надзиратели смотрели на меня с грустью. Мы с некоторыми из них как-то успели друг к другу притереться и даже, не побоюсь этого слова, сдружились. Люди есть люди, этого не отнять, тем более, когда вы видитесь каждый день. Тюрьма – что-то наподобие армии, где в замкнутом пространстве истинная сущность человека раскрывается очень быстро и становится ясно, как поется в известной песне ДДТ «Капитан Колесников», «кто герой, кто чмо».

Процесса выписки из тюрьмы уже ожидали двое мужчин в темно-коричневой униформе, на плечах которых красовались яркие нашивки с латинскими буквами NNRJ, ничего мне, по сути, не говорившие. Меня заковали по рукам и ногам и вывели в гараж, где уже ждал привычный минивэн-автозак с небольшой деревянной лесенкой, чтобы я могла подняться в салон. На заднем сиденье, отделенные от меня пластиковой перегородкой, сидели шестеро мужчин – пятеро чернокожих и один азиат. Они с любопытством уставились на новенькую в салоне. Наличие других людей в салоне было хорошим знаком, а вот то, что я была единственной женщиной, – плохим. Но больше всего на свете я боялась новых спецусловий содержания, а именно карцера, в связи с публичностью моего дела и, разумеется, «для моей собственной безопасности». А таких заключенных как раз транспортировали в одиночестве. Дверь с лязгом заперлась, автомобиль выполз из гаража и покинул территорию Александрийской тюрьмы.

О том, что меня забрали, никто не знал, как не знал и места назначения этого автозака. Таковы уж правила транспортирования заключенных, чтобы их знакомые на воле не могли, например, организовать нападение и выкрасть своего. В моем случае всех пугали тем, что российские спецслужбы меня обязательно похитят и убьют или отравят, а потом я умру как будто бы сама.

Сквозь решетчатые затемненные окна автомобиля было видно, что солнце медленно клонится к закату. Первый час мы ехали молча, но потом, желая получить хоть какую-то информацию о том, куда мы направляемся, я набралась смелости и вполоборота повернулась к мужчинам-заключенным на креслах позади меня. Разговаривать через сплошную перегородку было практически невозможно, но я решила попытать счастья:

– Привет! – громко сказала я, внимательно глядя, нет ли реакции у надзирателей на переднем сиденье, которые тоже были отделены от меня пластиковой стенкой с железной решеткой. Но они только весело болтали о чем-то друг с другом. – Извините, молодые люди, а вы не в курсе, куда нас везут?