Тюремный дневник

И меня тут же посадили в центре, в самом престижном месте у телевизора. В полдесятого началось то самое страшное телешоу, от которого, по заверениям дам, у меня должен был случиться «сердечный приступ».

«Шокирующие истории о влюбленных парах, которые нашли друг друга по тюремной переписке и впервые увидели друг друга сквозь решетки. Как только они исчезнут, выживет ли их любовь? Удастся ли бывшим заключенным сохранить любовь, когда они столкнутся с проблемами быта и семейной драмой! Это настоящая любовь или просто мошенничество?

В этом сезоне "Love After Lockup" пять пар, которые впервые встречаются на свободе после нескольких лет свиданий под присмотром надзирателей тюрьмы, – так начиналось любимое телешоу всех заключенных Америки. Как рассказали мне женщины, в этот час у телевизоров замирала и сильная половина тюремного мира.

С первых же минут шоу главные герои ругались нецензурной бранью в нескончаемом множестве интимных сцен. Дальше – слезы, любовь, измены, предательство и конфликты. Каждая из наших зрительниц выбрала себе пару, за которую она болела, чтобы посттюремная любовь прошла все испытания до конца. Я тоже выбрала любимую пару, совершенно не показав виду, что реалити-шоу меня как-то смущает, хотя, конечно же, это было именно так. Но давать слабину я не собиралась и каждую пятницу занимала почетное кресло по центру, чтобы смотреть в коллективе «Любовь после тюряги». Сколько мне оставалось пятниц до того, как меня этапируют в колонию, я не знала. В Америке это, впрочем, не важно, таких правил, как, например, в России, где пребывание в изоляторе, в тяжелых условиях замкнутого пространства, засчитывается как 1,5 дня за каждый день срока, там нет. Меня могли забрать на следующий день после оглашения приговора, могли – через неделю или пару месяцев, а могли и вовсе оставить в Александрийской тюрьме. Этого ни я, ни мои адвокаты не знали, такая информация держится в строжайшем секрете, чтобы никто не смог вмешаться и перехватить преступника на этапе перевода между учреждениями.

Надзиратели с изумлением наблюдали картину «семейного» просмотра телешоу и моего присутствия на этих сеансах. Кто бы что ни говорил, а тогда мы и вправду были семьей. Как они учились говорить на моем языке и праздновали со мной мою Пасху, так и я никогда не считала зазорным понять и познать их культуру, в которой были ничем не отличающиеся от моих эмоциональные переживания, пусть и в немного гипертрофированной форме.

Для кого-то окружающие меня заключенные были монстрами, грубыми, жестокими, невоспитанными и неопрятными, а для меня эти же самые женщины были самыми красивыми и светлыми людьми на земле. Все дело в нашем восприятии действительности – я просто сделала выбор видеть в них хорошее. Ведь счастье есть даже в самые темные времена, если не забывать обращаться к свету.

Прошел месяц с момента вынесения мне приговора. Показ «Любви после тюряги» закончился. Моя пара проиграла, поругалась и разошлась, а я так и оставалась в Александрийской тюрьме.

Испанский словарь

Желая стать ближе к моей не говорящей со мной на одном языке подруге, я взялась за испанский. Учебников у меня, конечно, не было, зато был маленький потрепанный англо-испанский словарик из тюремной библиотеки. Его-то, как когда-то научила меня Хелен, я и приспособила для изучения нового иностранного языка. Так у меня появились листы с двумя колонками необходимых для общения с Лилианой испанских слов и фраз, большая часть из которых, конечно, касалась еды и тюремного быта. Не забыла я и о некотором количестве прилагательных, описывающих женскую красоту, которую Лилиана очень ценила. Вечерами я подсаживалась к ней, произносила слово, а она, весело смеясь надо моим неумелым говором, подсказывала правильное произношение на испанском. Вот, например, несколько самых популярных фраз, которыми мы с Лилианой объяснялись в Александрийской тюрьме:

Делисиосо авена – вкусная овсянка

Буэно чика – хорошая девушка

Ми амиго – мой друг

Мас ведурас, пор фавор, – больше овощей, пожалуйста

И, конечно, то, с чего все началось: «Мас калиенте – очень горячо».

Лилиана стала моим самым близким тюремным другом, и при этом совершенно «безопасным другом», потому что, помня болезненный опыт моего общения с Хелен, который стоил мне месяца одиночки, разговаривать с людьми я откровенно боялась. От не говорящей на одном со мной языке подруги не могло быть опасности, что она что-то подслушает или выведает, но, впрочем, слова нам с Лилианой были и не нужны. Она полюбила меня как дочь и заботилась обо мне насколько могла, а я любила ее как маму, по которой так сильно тосковала.

Меня забрали. Northern Neck [23]