Тюрьма

«Стало быть, астма, — говорит,—в камере шестьдесят человек, все курят и дышать тебе нечем… Ты где жил на свободе?» —«В Москве, в центре.» — «Всегда?» — «Всегда, родился тут.» — «Про чего ж ты писал, чего тут можно увидать?» — «А что мне надо видеть?» — «Как люди живут, чем деньги зарабатывают, как хлеб растет. Или ты думал, булки на станках нарезают — и в магазин?» — «Я про себя писал, не про булки.» — «Про себя?.. Про тебя мне не интересно. Я в Москве три года, а про себя, и что помнил, позабыл. Но я бы мог… писателем. В деревне проснешься, выйдешь, продышишься, ухо к земле — слыхать, как трава растет. Вот о чем писать.» —«А кто вам не дает — пишите.» — «А как, с чего начать?» — «Так и начинайте: проснулся, вышел, поглядел на небо, на солнышко, встал на коленки, перекрестился — и про свою жизнь.» — «Про свою… А кому она нужна, чего у меня такого было?» — «Да уж наверно, побольше, чем у всех, если… Променять такую красоту на тюрьму? Меня сюда притащили, а вы, выходит, своими ногами. Или кто неволил?..» — «Вон ты какой! Верно, писатель. Правильно тебя посадили, может чего стоящее напишешь… Давай-ка, писатель, переходи на спец.» — «Как… переходи?» — «А так. Согласен на перевод?» — «Не знаю, у меня место хорошее, близко к окну. Не так душно…» — «Гляди, твое дело. Как сам говоришь, неволить не станем. Только учти, меня больше не увидишь, ухожу. Пока своими ногами. Но летом ты крякнешь, запомни. И… бани у вас на общаке полтора месяца не будет. Ремонт, трубы лопнули… Ты об этом молчи, я тебе, чтоб знал, а им не надо, все равно не помочь, чтоб паники не было. Так как — согласен?» — «Я не пойму, зачем вам… мое согласие?» — «Чтоб базара не было: таскают туда-сюда, а ты не хочешь…»

Вон оно что! — думаю,— может, на воле шум подняли?

«А в какую хату?» — «Какая тебе разница, пять человек, народ солидный, не то что тут, шелупень».— «Я подумаю, сразу не сообразишь.» — «Думай. Полчаса хватит? Завтра меня тут не будет.» — «Хватит», — «Генрих!..— крикнул «тракторист». Лепила вошел. «Отведи его обратно.»

Мы вышли в коридор, у меня голова кругом — что за разговор, что они задумали? Ни одному слову не верю.

«Дал героинчику?..— спрашивает лепила.— Ишь, чего захотел. Ты и с героином подохнешь. Видал я таких жмуриков…»

В камере я сразу подошел к Олегу. «Чего думать, — сказал Олег.— Соглашайся. Тут тяжело будет. Яна выкинут не сегодня-завтра, Стас на его место, а меня на суд. Плохо тебе придется.» — «Чего же они задумали?» — «Плюнь на них. Сейчас для тебя лучше, а там поглядишь…»

Позвали к кормушке. Не лепила, «тракторист». «Надумал?» — «Надумал.» — «Ну и правильно. Собирайся, сейчас за тобой придут…»

Нет, про спец, я не думал, не поверил. Перегорела во мне надежда, что хоть когда-то может быть лучше — только хуже, другого не жди… Правда, библиотечную книжку отобрали, значит, не общак.

Вниз, вниз тащит, и лестницу спецовскую — знаю я ее! —ту самую, как в старом доходном доме, мелькнула сбоку, у меня даже душа заныла, и ее прошли. Мимо…

— Куда меня? — спрашиваю.

Вертухай и ухом не повел.

На сборку, думаю, куда еще. И сразу в отстойник, вроде, и в нем я был, а может, похож, сколько таких…

С матрасом, подушкой, одеялом, мешюк с барахлом… Не успел оглядеться, сзади грохнула дверь. Закрыл.

Темновато в отстойнике, пусто, надо ж, как посчастливилось, хотя бы побыть… Нет, сидит один, не разглядел сразу, засуетился, обрадовался, что никого. Под самой решкой, скукожился — холодно, что ли?..

— Батюшки!.. Вот так встреча! Ты живой?— спрашиваю.

Глядит на меня, моргает.

— Не узнаешь? — говорю.— Плюсквамперфектум…

— Ууу…— мычит.— Как же.. И вы, значит, тоже… — Что «тоже»? — Живой, — криво усмехается, жалко. Я бросил мешок, матрас, сажусь рядом на лавку. Четыре месяца, думаю, почти пять… Крепко его помяли, как из мясорубки. Что в нем осталось — а было ли хоть что? — Ты откуда такой? — спрашиваю. Не отвечает, глаза напряженные, бледный, губы дрожат. — Закурим? — говорю.— Или ты бросил? — У меня нет, все, что было… — Ау меня много, поделимся. Достаю из кармана пачку «примы». Мне и Олег дал, и Князек, и Ян — хорошю прощались, как братья… Жадно затягивается, видать, давно без курева. — Что ж с тобой случилось —ты где был эти месяцы? — Меня со спеца вытащили, а куда дальше, не знаю. — Я тоже не знаю. Но я с общака… Кто ж из нас Счастливцев, а кто Несчастливцев? Молчит, не принимает шутку. Или не понял? — Ты в какой камере был на спецу? — спрашиваю. — Я?.. В двести шестидесятой. — В какой?.. Давно ты там? — Два месяца. — Вон как. А до того где был? — На больничке… Нет, это сначала, потом — на общак.

— В какой хате?

— Н-не помню, я там один день…

— А что случилось?

— Зачем вам? Плохо стало. Душно. Народу много, драки.

— И сразу на спец?.. Как же тебя перевели?

— Перевели…

— Говорить не хочешь. Твое дело. У тебя какая статья?

— Сто семьдесят третья.

— В институте работал?

— В институте.

— В каком?

— В МАИ.

Вон как сходится, думаю. Надо с ним аккуратней, напугается, ничего не скажет.

— Давно тут сидишь, в отстойнике?

— Только что, перед вами.

— Следователь вызывает? — не отстаю я.