Тюрьма

— Последнее. Те твои письма, учти, она наизусть знает, все помнит — повторяла… Последний раз напиши: помру, мол, чувствую, не могу больше. Или голову расшибу, или… Не знаю, задавлю кума. Блядь буду — задавлю! Не жить нам вместе на свете… Вызовет еще раз — не сдержусь! Я не болтаю. Я больше не могу. Ты меня понимаешь, Вадим, слышишь?..

— Хорошо,— сказал я,— напишу, а дальше что?

— Она сделает, сумеет, если захочет, она все…

 

Утром меня разбудил дождь. Брызги летели сквозь решку, гремело по железу.

Каким ужасом и… мерзостью кончилось недолгое счастье моего возвращения в камеру… Мне и подниматься не хотелось, хотя бы и день не начинался. На верно, так и должно быть: тюрьма — не дом родной.

Мы похлебали «могилу», напились чаю. Боря не вставал, видно заснул под утро. Менакер был мрачен, разговора не поддерживал. Зато Гриша ожил, подкладывал куски из своей передачи — смешной, трогательный… губошлеп. Вот кто несчастный человек!

Брякнула кормушка.

— Бедарев, с вещами!

Мы оторопело поглядели друг на друга. Почему-то казалось, такого никогда не случится.

Я тронул Борю за плечо.

— Тебя с вещами.

— Чего?.. С какими вещами? К Лидке, что ли?

Он вылез из матрасовки, закурил. Посидел, подумал, долго плескался у умывальника…

Дверь открыли.

— Готов?

— Готов, готов,— сказал Боря, — пошли.

— С вещами, сказано, — вертухай стоял в дверях.

— Спутал, служивый,— сказал Боря,—с вещами не пойду.

— Как не пойдешь?

— А так. Молча.

Вертухай грохнул дверью.

— Может, в больничку, Боря,— сказал я,— на тебя поглядеть, сразу положат.

— Больничка! Он меня близко не подпустит. Забыл?.. Опять открылась дверь, вошел лейтенант, подкумок.

— В чем дело, Бедарев?

— Никуда я не уйду из хаты.

— В своем уме? Собирайся!

— Он болен,— сказал я,— не видите?

— А вы тут при чем?.. Смотри, Бедарев, хуже будет.

— Хуже не будет. Некуда, — сказал Боря.— Допекли.

— Попомнишь,— сказал лейтенант.— Пошли без вещей.

— То другое дело…

Боря положил в карман пачку сигарет, спички, посмотрел на меня, похлопал по карману, в который вчера положил мое письмо, махнул рукой и пошел к двери… Все молчали. .

— Как понять? — спросил я Менакера.

— Раскидают хату, сначала его, потом за нами. Боря свое отыграл, здесь не нужен, а из нас суп не сварят.

— А я радовался, домой вернулся…

— Распустил губы, — сказал Менакер,— забыл где находишься? Мало тебе позавчерашнего, с Артуром?

— Хорошо было вместе. Жалко.

— Я на него глядеть не могу. Накушался.

— Может, вернется— сказал Гриша,— не первый раз уводят, ему все сходило, всегда было как он хотел…

— Нет‚— сказал Менакер,—он им надоел. Сыграл в ящик.

— Но за вещами-то придет!.. Увидимся,— сказал я.

Я сел за письмо. что-то отчаянное было в последней Бориной просьбе, не мог я ему отказаты! Или он купил меня тем, что она «помнила мои письма наизусть»? Как страшно он меня просил!..

«Радость моя! — писал я. — Пишу тебе последний раз, нет у меня больше сил — понимаешь? Нет! Если мы не можем быть вместе, вдвоем — только вдвоем! — я не могу жить. И не хочу жить. С самого начала, в ту нашу первую ночь, когда я тебя увидел, когда я нашел тебя, а ты меня, когда я поверил тебе… Я не могу не думать о тебе, я живу только тобой, тем, что помню, а я помню все, каждую встречу, каждое слово, твои губы, твои руки… А потому делить тебя не могу. Понимаешь? Не могу, не хочу и не буду. И ждать больше не стану. Прости меня и не забывай обо мне… Тебе последнее дыханье и мысль последнюю мою…»

Я писал, не думая, слышал отчаянный Борин шепот и… Что это со мной было? Что говорило во мне, кем я был?.. Не иначе, тем самым… мужиком в Крестах.

Через час дверь распахнулась. Вертухай.

— Где тут вещи Бедарева? Соберите.

— А сам он где? — спросил я.

— Матрас в матрасовку. Подушку, одеяло. Все.

Он прикрыл дверь.