Тюрьма

Ничего нет в тюрьме страшней, наслушался рассказов про малолетку!.. Но мы причем?

— Там спец, на малолетке,— шепчет Гриша,— две или три камеры спецовские, у нас был мужик оттуда, рассказывал, они и гуляют внизу, где больничка…

Туннель выводит на площадку, пахнет свежей краской.

— Давай наверх,— говорит вертухай.

Лестница чистая, стены только покрашены, блестят.

— Куда ведешь, командир?

Не отвечает.

Прошли второй этаж — дверь распахнута, ремонт. Третий этаж, четвертый… Нежилые?

— Новый корпус, командир? — спрашивает Гриша.

— А вам интересно? — вертухай остановился на площадке.— Или думаешь, на волю?

— Далеко идти? — спрашиваю.— Тяжело с мешками.

— Шагай. Или тебе лифт подать?

Миновали пятый этаж — на крышу, что ли? Ползем дальше. Жара, солнце ломится сквозь решетку на площадках…

— Точно новый корпус,— говорит Гриша,— я видел, когда водили в больничку через двор, видно стройку.

— Прекратить разговоры!

... Мы уже на шестом. Чисто, пусто, вроде, и тут ни кого… С меня течет, очки запотели, ноги дрожат.

— Заходи…

Маленькая камера, две двухэтажные шконки… Нет, еще одна, у двери —на шесть человек. Пусто. Кафельный пол заляпан свежей краской, сортир за кафельным барьерчиком… Мы — вдвоем!

— Ну, Вадим, такого не бывает!

— Погоди,— говорю,— какой-то подвох…

На дубке две новые шленки, две кружки, две ложки. Ведро под крышкой — теплый желтоватый чай…

— Да нас ждали! — хохочет Гриша.— Люкс!

Открывается кормушка.

— Одеяла возьмите.

— У нас есть, — говорю.

— Молчи! — шипит Гриша.— Давай, давай — берем!

— Распишитесь за вторые одеяла, — говорит кормушка.

Одеяла новые, только со склада, пушистые.

— Да это санаторий! — кричит Гриша.— Ну дела…

Распаковываем мешки, Гриша обследует камеру. Открывает окно… За решеткой только что наваренные густые «реснички». Ничего не видно. Гриша забирается на подоконник.

— Серый! — кричит он.— Улица!

Пролезаю к нему: между решеткой и «ресничками», сбоку, узкий зазор, виден кусок улицы, прошел трамвай…

— Если вытащить кирпич, — говорит Гриша, — представляешь, какой будет обзор?

— А это что? — спрашиваю.

По решетке змеится заизолированная проволока.

— Может, слушают — не зря строили, продумано?

— Тебе всегда что-то кажется, радоваться не умеешь… Погоди! Понял!

— Что понял?

— Читал последние газеты?

— Какие еще газеты?

— Фестиваль через неделю, так?

— Зачем он нам?

— Иностранцев пол Москвы, а Боря говорил — о тебе по радио пятый месяц базар. По ихнему радио. Иностранцы обязательно в тюрьму, куда им еще? А им тебя — глядите! В новом корпусе, в новой камере, под новым одеялом! Понял? Для тебя все!

— Не болтай, Гриша.

Открывается кормушка.

— Давай шленки.

Лапша.

— Дай еще две, — просит Гриша.

— Подставляй, не жалко, — шлепнул по второму половнику.

— Мы тут одни, что ли? — спрашивает Гриша.

— Не, еще есть…

Сидим через стол. Гриша достает масло, сало, конфеты.

— Улыбка Будды…— говорю.

— Чего? — распустил губы Гриша.

— Была такая история на Бутырке, очень похожая. Давно было, но разве у них хоть что-то может измениться? Перевели зэков в новую камеру, вымыли в бане, одели в чистое и выдали по полной шленке. Только ложки забыли.

— Что ж они без ложек не управились?

— Управились. Настоящие были зэки.

— А Будда причем?

— На фестиваль приезжал… Нет, быть того не может! Едва ли ты угадал, но… похожая история.

На другой день чудеса продолжались. Спали мы по-королевски, пушистые одеяла были у нас пледами, мы лежали на нижних шконках у открытого окна, между нами дубок, курили, пили теплый час с конфетами, болтали заполночь; еще через день у меня должна бы ла быть передача и мы сочиняли невероятные гастрономические сюжеты. И библиотека нас ошеломила: давали по две книги на человека, а в других корпусах хорошо если доставалась одна на троих, там не выбирают. Здесь я углядел два тома Диккенса, упросил Гришу взять «Жизнь Арсеньева» и Блока: у меня руки дрожали, когда библиотекарша сунула книги в кормушку. И радио мы включали и выключали. Сами!

Но главное ошеломление ждало на прогулке. Дворики на крыше, лестница рядом с камерой, нас завели, сзади грохнула дверь, а мы так и остались стоять у стены… Жарило солнце, освещало розоватый свежий камень, правильные квадраты, и стены розоватые, из того же камня — и простор!

— Перебор,— выдавил я,— как бы, правда, кое-кто не пожаловал…

— Погоди, не то будет! — смеялся Гриша.

Вернувшись с прогулки, мы обнаружили шахматы, шашки, домино… Мы глядели друг на друга и бессмысленно улыбались.

В такой камере хотелось разговаривать. Сначала я поглядывал на решку со змеящейся по ней проволокой, потом махнул рукой — а что они услышат, если и слу­шают?

— Кабы не тебя жалко, — сказал Гриша, — но если б вдвоем, оттянуть тут мои пятнадцать лет, я б согла­сился.

Я подумал, что, пожалуй, тоже согласился бы, хотя пятнадцать лет — многовато.

— Если не расстреляют, — Гриша поглядел на меня.

Я промолчал, суд у него должен был быть через день, разве оставят вместе, заберут губошлепа прямо с суда и на осужденку, больше не увидимся, а кого сюда сунут? Вот и останусь в этой золоченой клетке не­ведомо с кем, про общак тепло вспомню…