Тюрьма

Мрачная, пьяная история. Свидетелей нет. Два чело­века и труп. Один одно, второй — другое. А причем тут отец, сад-огород?.. Стоит дом бывшего директора школы, а ныне пенсионера, на краю города, на развилке, сад-огород одним боком спускается к ре­чушке, другим к оврагу. Хорошее место для уединения. А чуть подальше еще один дом — в два этажа, третий мансарда, веранда застекленная, веранда открытая, под­земный гараж, службы. Хозяин дома — советская власть в райцентре. Асфальтированное шоссе летит мимо сада-огорода, а к двухэтажному особняку не подъехать: ре­чушка, овраг, сад-огород — не подобраться; объезд да­леко, мост строить дорого, да и будет бить в глаза — шутка сказать, персональный мост! Куда проще спря­мить дорогу через сад-огород, залить асфальтом — пря­мо к подземному гаражу. Нормально. Потолковала со­ветская власть с бывшим офицером, бывшим директором школы, ныне пенсионером. Ни в какую, он и говорить не желает: ни деньги ему не нужны, ни квартира в го­родской пятиэтажке. Еще, мол, раз придешь, спущу ко­беля. Жили бы на проклятом западе — поджечь, купить гангстеров, а у нас развитой социализм, не ихний рас­пад. И тут судьба шлет подарок: сын бывшего директо­ра школы родную мать зарезал! Под такое дело можно не только сад-огород сковырнуть — вон из партии, из города, не порти нам картину победившего социализма!

И заработала следственная машина. А что рабо­тать — все ясно: спился, связался с рецидивистом-изувером, тот во всем признался… А Саня бормочет, оше­ломлен, раздавлен… Чем раздавлен — страхом наказа­ния, его неотвратимостью, чем еще! И не слушают, что бормочет. Это уже не говоря о том, что истина след­ственная ли, судебная всегда относительна и не может быть абсолютной. На том и стоит наше правосудие. И правосознание, кстати. Не забыли открытия Вышин­ского, на нем воспитаны, вскормлены, взросли, возму­жали — как забудешь, разве устарело?

Зарыли Саню. Но, видно, переборщили с «относи­тельностью истины», как уж сляпали дело, если суд пос­ле трех дней п о к а з а т е л ь н о г о процесса отправил его на доследование, а Саню обратно в тюрьму? Редко такой брак в столь очевидном деле при полном взаимо­понимании с властями. Тебе же хуже, сказал Сане сле­дователь, так бы натянули пятнадцать лет, а теперь разменяем, сам захотел… Но главная Санина победа не в доследовании — отец поддержал, поверил, вот в чем надежда, она и дает силы: не один, ему верят, потому он и опомнился на своей шконке, шаг за шагом восста­новил тот роковой день, уже не только за себя, за мать борется, отца защищает. Вон на что замахнулся: истина ему нужна, не может она быть относительной, только аб­солютной, требует настоящего следствия, объективного суда, для которого всякое сомнение — в пользу обвиня­емого, для которого ничего нет выше принципа — одного невиновного освободить важнее, чем осудить десять ви­новатых.

Но это принципы, теории, они хороши в книжках, а тут реальность: Наро-Фоминск, правосудие, заквашенное на открытиях Вышинского, правосознание, для которого только властям принадлежит последнее слово в реше­нии судьбы человека. На одной чаше весов теория и принципы, а на другой — пьянствовал, тунеядец, рецидивист-изувер с его чистосердечным признанием. И отец-гордец с садом-огородом… Нет вещественных доказа­тельств? А кровь на Сане — не доказательство?

С той крови Саня и начал свою защиту. Малевал рекламу, напоролся на гвоздь в старой фанере, внима­ния не обратил, а по профессиональной привычке обти­рать руки об штаны, и обтирал кровь с пальца — моя кровь, не матери! И что палец порезан — стоит в прото­коле. И еще одна п о д р о б н о с т ь , он на ней закли­нился, с разных сторон поворачивает: подельник-изувер утверждает, что дал ему в тот последний день деньги на две бутылки и они их выпили, а Саня говорит — ку­пил одну, потому что больше решил не пить, и деньги вернул. И свидетель есть — продавец в магазине, она помнит! Зачем ему было требовать у матери деньги, он знал, деньги есть — были! Требовать из сиротской мате­риной пенсии, а когда не дала — убить?! Митя, Митя Карамазов бьется за истину в уголовном процессе, забыл, что судьба его в руках советского пра­восудия, советской юстиции, советского закона, который все семьдесят лет пылился в рамочке под стеклом, кото­рому никогда дела не было до человека, и сегодня не замечают, что тут п р е ц е д е н т , тем более дорогой, что все против обвиняемого…

Хорошо написал, убедительно, четко, и экспертиза за него: «нет возможности у т в е р ж д а т ь , что кровь на штанах обвиняемого принадлежит пострадавшей». Нет возможности утверждать! И следствие записывает т а к у ю экспертизу в актив обвинения…