Тюрьма

Я проснулся от того, что меня мазнуло по лицу жестким. Кто-то выбирается из прохода между нашими шконками… Саня? Обогнул дубок и полез наверх… Разбудил, гад. Целый день мучил кошмар от его за­писок, ночью кровавая каша перед глазами и утром опять он?..Я перевернулся и посмотрел в окно: небо между ресничками чуть-чуть светлело. Рано. Зачем он спус­кался — сигарету стрельнул? Сигарет у нас уже третий день нет, курим табак, но у меня под матрасом, не до­стал бы, да и не похоже на него, чтоб без спроса. Нака­нуне мы долго разговаривали, он объяснял, что не во­шло в жалобу. Я-то поверил ему, но слишком много водки в деле, да и зачем следователю возиться, а тут все надо сначала, перечеркнуть столь блистательно завершенную работу… Адвокат нужен, сказал я ему, на­стоящий — смелый, азартный, для которого такое де­ло — карьера, путь к успеху. Журналист нужен, который громыхнул бы сенсацией: детектив с психологической, социальной подкладкой — по Достоевскому и Королен­ко. Но где сегодня адвокаты, где журналисты? Достоев­ский сто лет как помер, а Короленке за статью в защиту как бы уголовную статью не впаяли.

Рядом со мной шконка пустая. Петр Петрович моет­ся, разделся до пояса, вижу только его спину. Гера и Мурат спят. Что ж эти двое да в такую рань? Саня обычно не встает до поверки, корпусной тянет его за здоровенную лапу, Петр Петрович поднимается порань­ше, но чтоб первым… Впрочем, не так уж крепко это меня занимало: од­ному не спится, другой полез к нему за спичками или еще за чем. Не потерять бы еще одно утро. Утро, ут­ро — вот что дороже всего. Быть одному! Если хочешь писать, каждый день должен быть похож на предыду­щий, монотонность нужна — до скуки, как лошадь по кругу, иначе не выйдет, я всегда это чувствовал, не формулируя, знал, а потому боялся и не хотел любой перемены, так и здесь — оставьте меня в покое, хотя бы на час, мне бы додумать, до…

После завтрака Петра Петровича потянули на вызов.Я лежал и смотрел, как он собирается. Он надел чис­тую рубашку, пиджачок, положил в карман сигареты —пачку! а у нас, кроме табаку… Поднял подушку… Пово­рачивается ко мне. Я даже заморгал. Он уставился на меня: глаза лодочками вприщур, острые, жалят… Отвернулся, со зло­стью швырнул подушку, завернул матрас, сел на шконке и в упор глянул на меня.

— Ты вот что, парень... — начал он.

Открылась дверь.

— Вахромеев! Долго ждать?

Петр Петрович сплюнул на пол — никогда с ним та­кого не было! — и вышел из камеры.

— Что это с ним? — подумал я вслух.

Сверху спустился Саня, ходит по камере, руки за спиной. Потом пролез ко мне, сел напротив на шконке Петра Петровича. Он менялся день ото дня: живой, явно неглупый, с юмором. И глаза открылись. Нашел точку, становится на ноги.

— Такое дело, мужики, — громко говорит, ко всем обращается. — Или мы рискнем, себе докажем, люди мы, а не камерная шваль, или уже сейчас заявим: останем­ся кроликами, сожрут — заслужили. А сидеть нам всем, отсюда не уходят. Кому больше, кому меньше, а всем долго.

— Мне лучше всех… — сказал Саня, — легче. Меня они отсюда едва ли выкинут, остерегутся, в другой хате пришьют с такой обвиниловкой, не зря создали усло­вия…

— А Нефедыч, — спросил я, — его пожалели?

— Ну и пес с ними, — отмахнулся Саня, — стало быть, и мне, как всем. Короче: где твоя тетрадка, Ва­дим?

— Какая… тетрадка?

— В которой пишут. В которой ты позавчера…

— А тебе на что?

— Испугался! Дорожишь тетрадкой?

Вот и приехали, думаю, а я все ждал, на чем меня…

— Что у тебя за заходы, Саня?

— Покажи тетрадь, Вадим… Да не бойся, не возьму!

— Как ты возьмешь, если я ее тебе не дам?

— Тьфу! — говорит Саня.

— Мы с тобой время теря­ем, а не знаем, много его осталось или нет?

Я вытащил из-под шконки рюкзак, развязал. Третьго дня, верно, я писал в тетрадке, потом сунул в ме­шок..Сверху не было. Я пошарил поглубже, прощупать не смог и вывалил содержимое на одеяло.

— Не ищи,— сказал Саня, — вот она.

Он вытащил тетрадь из-за пазухи:

— Твоя?

Я ничего не мог понять.

— Значит так, Вадим, — сказал Саня.

— Я за эти ме­сяцы належался, считай, на весь будущий срок выспал­ся. Просыпаюсь рано, все об одном. Сверху хорошо видно, пристрелялся. Сегодня гляжу, наш пахан не спит, глаза без очков, дай, думаю, схвачу на карандаш, очень меня его личность заинтересовала. Открылся. Ри­сую, поднял голову, а его нет. Приподнялся, а он в твоем мешке шурует. Вытащил тетрадь — и под по­душку.

— Сегодня утром? — спрашиваю.

— Я сразу сообразил — вызова ждет. Терять время нельзя. Он пошел мыться, я тихонько слез и… Успел.

— Спасибо, Саня. Шустро.

— Я открыл тетрадь, не обижайся. Не знаю, дорога она тебе или нет, и сколько ты в ней себе намотал. Но тебе не надо, чтоб знали, что ты… Короче, учти, он так не оставит, шмон нам обеспечен… Давай по делу, Ва­дим. Зачем тебе рисковать?

— Верно, — говорит Гера, — пусть дураками будут.

— Они бумаг не трогают, — подал голос Мурат.

— Заткнись, интерьер! — сказал Саня.

— Твои не тро­нут, хоть по стенкам развесь. Рукописи не горят, Вадим, голова нужна и руки. Не пропадет. Главное, чтоб им не досталось…