Тюрьма

Нет, и таких я еще не видел. Профессиональный бродяга. БОМЖИ — их теперь называют. Русская клас­сика. Не может жить на одном месте. Верно, сирота. Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал. А ему под пятьдесят, с мальчишек идет той улицей. Длинная оказалась — от Рижского залива, считай, из Европы до Находки. Да и конец не там. И до Магадана добирался. Нескончаемая улица. А в Москве мать-старушка, на пенсии, получила однокомнатную квартиру на Реч­ном вокзале. А улица петляет, никак к той квартире не выведет. Статья за статьей, заказана ему московская прописка, не светит бомжу в столице в эпоху зрелого социализма.

— Неужто за сорок лет не захотелось отдохнуть, ноги вытянуть? — это я его спрашиваю.

— Бывало, есть у меня местечко недалеко от Моск­вы. Писатели живут. У одного из них. Однажды загля­нул, а потом разочков пять приземлялся. Месяца три поживу и…

— В Переделкине?

— Ну. Знаменитый писатель. Старый. Живет один. Жена померла, дочка в Москве на квартире. А он круг­лый год. Воздух ему нужен, природа. Зимой котел топ­лю, летом сад обихаживаю. Цветочки. Месяца два-три выдерживаю. А потом… заскучаю.

— Ты ему, наверно, рассказываешь, а он — записы­вает?

— Кто его поймет. Хотя книг много, цельный шкап. И денег сколько надо.

— Тебе-то хорошо платит?

— Денег не дает. Кормить — кормит. И ночевать ос­тавляет. Не попадайся, мол. А попался — твое дело.

— Хороший человек,— подытоживает Арий.

— Жадный. Хотя был случай… Утром встанет, выйдет на крылечко, продышится — и обратно. Откроет шкапчик, рюмочка серебряная, нальет, выпьет и зап­рет в шкап.

— Пишет, что ли?

— Может, и пишет, не видал. Спит, наверно. Раз в месяц приезжает дочка. Машина, шофер. Все про день­ги. Ругаются. Он не дает. Она — в машину и обратно.

— Кто ж такой? — спрашиваю.

— Зачем тебе? Не надо. Скучная у него жизнь, я бы ни за что не променял. Передохнуть другой раз. А по­том дождусь, когда уйдет погулять, у него вечером обя­зательная прогулка, открою шкап, налью серебряную рюмочку… Сколько есть опорожню, рюмочку в шкап — и пошел. Через год снова к нему. Не обижается, знает, мне пора было.

— Где же ты ходишь, Матвей?

— Везде. Я вам скажу, мужики, в Сибири — тыщи живут по лесам. Раз поймали, увели в тайгу. Как на грех, деньги в кармане. Пускай, говорят, еще шлют, а не пришлют — съедим.

— Ладно врать, Матвей.

— Тебя бы к ним.

— Ну и что дальше?

— Написал своему писателю в Переделкино… Так, мол, и так, выкупай. Они прочитали, поверили, что пришлет. Ждем.

— А ты-то верил?

— Время потянуть. Кому писать? У матери пенсия тридцать семь рублей.

— А чем кормятся?

— Как волки. Ночью придут в деревню, пошарят — и в тайгу: яйца, свиненка, картошку. Что найдут. Летом полегче.

— Как же ты ушел от них?

— Случай, можно сказать. Пошли как-то в рай­центр. Одного не отпускали, с провожатым. А у него там баба с самогоном. Он к ней. Я говорю: на почту слетаю, может, перевод подошел, для понту. А ему зачем, чтоб я с ним к бабе?.. Что думаешь — лежит пере­вод. Стольник! Все ж таки, писатель. Взял деньги и рванул. Ушел.

— А в этот раз как залетел?

— На вокзале взяли. На Киевском. От него и ехал, из Переделкина. Я ее давно приметил — па-аскудная баба. В электричке с ней раз, другой. Тоже там живет. И она на меня, видать, глаз положила. Только вы­шли в Москве — она за свисток. Может, и отпустила бы, попугала или подписку взяла. А когда привели, она си­дит за столом — следователь в вокзальном отделении, я на нее поглядел… Жалко, говорю, я тебя не спихнул, суку, в электричке, ничего, мол, еще встретимся. Коро­че, напросился. Оформила. Чего от них ждать…

Что же у нас за камера,, думаю, кого они сюда пи­хают? Один с особняка и другой всю жизнь по тюрьмам… В чем на сей раз кумовский замысел?

И Матвей подлил масла в огонь. Мне.

— Чудная камера. Смотри, писатель, не промах­нись…

 

Ночью я проснулся от хохота. Пятеро через дубок от меня, на шконке у Мурата. Он у окна, рядом с ним лежит Саня. Арий, Гера, Матвей… Уселись подальше, чтоб меня не будить. Разговор о бабах. Арий и Мат­вей— в очередь, рассказ за рассказом. Пытаюсь заснуть. Наслушался… Саня вступает. Вроде бы, не его стихия?..

— От бабы,— говорит Саня,— можно чего хочешь ждать. Она, если что не по ней… К примеру, напьешь­ся, не соображаешь, пожалела б, а ей надо… Она та­кое учудит…

Не уснуть, бьет в уши. Теперь исторический сюжет. В тюрьме о чем бы ни травили, все скушают… Навер­но, притча, в подтверждение версии: «баба такое учу­дит».

— У царя Ирода,— начинает Саня,— жена Иродиада, а дочь Иродиадина. Одна другой старше на тринад­цать лет. Одной тринадцать, а другой двадцать шесть…

— Рано начинали,— вставляет Гера.

— На юге всегда так,— говорит Мурат,— у нас…

— Молчи, Самарканд,— говорит Саня,— не про вас сказ. Живут они, царь Ирод и его бабы, во дворце, все чего надо, одного снегу нету, а так все. Но ведь всегда мало, особенно бабам, им того надо ,что у другого есть.

— А чего у нее нету? — спрашивает Мурат.