Тюрьма

Выкинут, прямо сейчас выкинут,— стучало у него в голове, а перед глазами кружилась последняя камера, из которой их повели в баню: черные ледяные шконки, грязный пар из разбитого окна, в него прыгает крыса…

Его затрясло, когда распахнулась дверь:

— Дорофеев — выходи!

Генка выскочил за дверь.

— Вот вам и ясность, сказал Андрей Николаевич.

— Грубовато,— сказал Шура,—и не скрывают.

— С кадрами у них плохо, — сказал Андрей Николаевич,— если такое дерьмо идет в дело. Спешка. Что-то происходит…

— Ты, Жора, соберись,— сказал Шура,— они его точно под тебя готовят. Считай, и тут повезло — с таким дураком они каши не сварят. Сразу выкупается. Зачем он заорал? Эх, дурак…

— Жалко я его костылем не достал, — сказал Андрей Николаевич.

— Ему показать достаточно, — сказал Прокофий Михайлович.

— Чего ж они от тебя хотят, а Жора? — Андрей Николаевич вытащил кисет, сыпет табачок на клочок газеты.— Тебя из бани куда притащили?

— В какую-то палату… Не понял. Койка, стол…

— А кто там был? — Андрей Николаевич глядит на него.

— Майор и… Бедарев, что ли? Так он его назвал.

— Вон как! — Апдрей Николаевич зажег было спичку и забыл про нее. Они при тебе разговаривали?

— Нет‚— говорит он.—То есть, при мне, но я не слышал, очнулся, стал соображать, когда кто-то вошел, сестра, что ли? Высокая блондинка. Я не разглядел. У них конфликт с майором, ругались. Потом много набежало. А Бедарева увели, не видел. Майор крикнул старшину — и тот его увел.

— Понятно, Дмитрий Иваныч? — Андрей Николаевич уже курит.— Все в масть! Теперь им надо понять — слышал он чего или нет? Айяяй, такой прокол и для майора!.. А ты не будь лохом, не шутки, все забудь, и что нам сказал — забудь. Не слышал и все. Ничего не слышал. А то онн от тебя не отстанут.

— Нда, — Дмитрий Иванович отложил амбарную книгу, в которой писал, смотрит поверх очков,— кабы кто другой, не сам майор, пришлось принимать оргвыводы, а ему кто укажет? Замнут.

— К нему это не имеет отношения, к Жоре,— говорит Андрей Николаевич,— случайность, накладка: притащили покойника, а он ожил. С Бедаревым игра.

— А ты один, Жора, или у тебя подельник? — спрашивает Шура.

Он вздрагивает, смотрит на него со страхом.

— Да не бойся, нас тебе нечего бояться! Мы хотим понять во что ты влетел? — это Андрей Николаевич.

— Один,— говорит он.— То есть, еще… одна. На Бутырке.

— Баба вложила, говорит Андрей Николаевич.— Как же ты до сорока дожил и ничего не сечешь? В институте преподавал?

— В институте, — говорит он.— Я не могу понять, как это может быть?.. Сборка и… Не где-то там —в Москве.

— Где-то там — это где? В Черной Африке, на Гаити? Чему ты студентов учил? Тебя гнать надо было из института!

— Не горячись, Андрей Николаич,— это Дмитрий Иванович.

— Зла не хватает!..— Андрей Николаевич поочередно закидывает багровые ноги на шконку.— Живет, понимаешь, чистенький, переходит из класса в класс, из десятого в институт, начинает сам учить уму-разуму… Небось, отличник был?

— Нет‚— говорит он,— не всегда.

— И тут ума не хватило… Что ж ты людей не видел, неужто у тебя никто не сидел?

— Нет, — говорит он‚,— не сидел.

— Ладно, не отец, не мать, не дядя-тетя, но из дружков-то, со двора, да в любой деревне каждый второй — или сидел, или вчера вернулся, а кто вернулся, завтра сядет. С луны свалился?

— Я в деревне не жил, я в Москве родился.

— Удивил! А мы, по-твоему — тамбовские?

— Что вы к наму пристали, Андрей Николаевич?..— Дмитрий Иванович берется за амбарную книгу.

— А потому, что глядеть стыдно! Здоровый мужик, в расцвете… Как ты в камеру входишь, чего ты боишься? Ничего у тебя не болит, нас не обманешь, да где тебе обмануть… Да я не видал таких лохов! И влетел, как фраер, можешь не рассказывать, видно. В институт принимал вместе с бабой, с той же кафедры, ясное дело, лаборантка-длинные ножки… Не поделили — да не деньги, кабы деньги, ладно, это дело серьезное, всяк за себя, а тут она кому-то подмахнула или сам схватил студенточку за эту самую — вот и трагедия! Она жене стукнула, та в партком, скандал на людях, услыхали — понесли… Все в наличности, и правильно, получите десятку каждый… Да не о том я хлопочу, чтоб за прием не брать, думаешь, взятки испугался или мне мораль не позволяет? Кто умеет — пусть берет, а у кого есть — пусть платят. Я о том, что такому, как ты, одна была возможность хоть что-то узнать, на сборке оказаться, понюхать, что она такое — да не на Гаити, у себя под носом! Как еще такого научишь?

— Так закон существует? — говорит он.— Разве можно с людьми как со… скотом…

— Закон, говоришь?..—у Андрея Николаевича лицо становится багровым, как его ноги.— Ты где в Москве жил?

— На Лесной,— говорит он,— я и родился там.

— Вон где. Всю жизнь, выходит, с мальчишек ходил мимо тюрьмы, а как везли и везли — не видел? Для таких, как ты, и жилой дом поставили, магазин — закрыли. а тебе — не надо! Да с Лесной она вся на глазах — Бутырка, и новый корпус, где твоя краля тебя поминает!.. Что ты за человек после этого?

— Так ведь и различать надо, — говорит он.— Мы с вами, скажем, ну… совершили ошибку, что ж нас в общую кучу…