Тюрьма

— Тебе жить надоело, суке?..

— Мочи его!..

Стоит над ним на коленях, накрыл ноги одеялом, держит, седая борода дрожит, зубы оскалены:

— Мерзавцы, подонки…

— Сюда его, вниз его сбрось!..

Не человек, обезьяна бежит по шконкам от окна, перепрыгивает через лежащих, не выбирает — по ногам, по головам, ближе, ближе — и ногой, по головам, ближе, ближе — и ногой, как футбольный мяч, седая борода взлетела — и исчезла…

— Навались, разом, да прикрой ему башку, убьем!..

Вой, визг, скрежет, лязгает дверь…

— Встать! Всем встать!!!

Грохот сапог…

— Вниз! Всем вниз!!

— Ты чего в крови, кто тебя?.. Что молчишь?

— Спалили человека, скоты!

— Где он?..

Дергают за ногу.

— Больно! Вы что?!

— Давай вниз… Фамилия?

— Я… Тихомиров фамилия. Я… не могу, больше тут не могу, куда хотите, что хотите — тут больше не могу!..

 

4

 

— Куда ты меня ведешь, Федя?

Молчит, он все время молчит, открыл первую дверь из нашего коридора, пропустил вперед, стучит сзади ключом по железным перилам: лестницы, переходы, туннели, опять лестницы и снова… Широкая, в два раза чнпире нашей, пролеты огромные, погрязней… С площадки прямо… Эх, не заметил, какой этаж! Коридор в три раза шире, потолок…

— Во кубатура!.. Куда ж ты меня привел, а, Федя?

Остановился, смотрит на меня: маленький, рыжий, веснушки на лице, на носу, глаза… Другие глаза! В тот раз помню — бешеные, вздрагивали, а сейчас другие — устал, что ли?

— Я тебя предупреждал, что ж ты уши развесил?

— А что я?

— Ты в тюрьме, здесь не ошибаются. Один раз ошибся… Шагай вперед.

— Это общак, что ли?

Не отвечает.

— Стой.

Стою у стены: коридор широченный, между дверями расстояние в пять раз больше, чем у нас, на спецу, что-то внушающее… уважение, скажем… мощь…

Подходит к вертухаю, тот болтается посреди коридора, говорят о чемто, долго говорят, дает ему папку, мое дело; опять говорят — может, мест нет?

Опускаю на пол мешок, лоб вытереть, жарко… Подходит.

— Давай в тот конец.

Шагаю мимо двери, мертвая тишина, вторая, третья…

— Стой.

Остановился.

— Мандраж? — спрашивает.

— Может, обратно отведешь, тут, наверно, мест нет.

— Тебе радоваться надо, что перевели, там бы тебя, лопоухого, догрызли… А мест тут на всех хватит, увидишшь.

Вертухай медленно идет к нам.

— Приходи, Федя, я тебя ждать буду. Ты у меня Вергилий.

— Чего, какой…

Вертухай подошел, отпирает дверь, открывает чуть-чуть.

— Давай, — говорит.

Не пролезть с мешком, нажимаю, а дверь не поддается, больше не открыть, что-то держит.

— Как тут пролезть?

— Молча,— говорит Федя, — не такие пролезали…

Переизбыток воображения, думаю. Разошлось воображение, не остановить. Так ведь ошеломляет. Так-то оно так, думаю, но и перепутать можно, что на самом деле, а что… Не совсем так было, когда он вел меня, то есть, все так и было — лестницы, туннели, переходы, коридор общака… Таким ли он был, или мне хочется, чтобы он был таким? Я не могу понять, что в его появлении — в тот раз, когда вели со сборки, и сейчас, почему именно он, рыжий — совпадение, случайность, в тюрьме не бывает случайностей, вот в чем странность, а ошибиться нельзя…

Наверно, я сейчас думаю о нем, чтоб не думать о том, что происходит вокруг: слишком много, с воображением надо бы погодить. Писатель, думаю я, вот она зараза писательская…

Огромная камера, вот что ошеломляет, прав был Боря, когда говорил: «Ты еще тюрьмы не нюхал, браток…» «Вот это тюрьма!» — первое, что пришло в голову, когда и подумать не успел, пролез, протиснулся в дверь со своим мешком и сразу дошло: дверь заклинили намертво, нельзя открывать во всю ширь — толпа, рванутся, не остановить, куда вертухаям, пулеметы не остановят… Мрачная, зловещая, безобразная красота… Может быть красота безобразной? Можетне может, а вот она: высоченный потолок и все гораздо больше, значительней, весомей, шконки в полтора раза выше спецовских, головой не достать до верха, изразцы красивые, как в банях, окна под самым потолком сплошь затянуты «ресничками», три ступени ведут к сортиру, все в движении, а потому кажется — в дыму, в смраде плывет ватерклозет, парит над камерой.. Но народу, народу!.. Толпа. Наверху пестрая куча, вроде, глядят на меня, а вроде, никакого внимания, чтоб пройти надо протолкаться, как в троллейбусе — да тут ничего не поняты! Стол длинный — дубок, играют, то же домино, видать, покер, а вон и шахматы…

— Давай сюда!..

Оборачиваюсь, крайняя шконка, возле сортира, их там много, бурный разговор, не до меня. Кто ж позвал?.. Подхожу.

— Откуда… Так это ты?.. Не узнаешь, очки?

— Здорово, — не могу вспомнить.

— Забыл? На сборке вместе. Ты с длинным малым тусовался, и еще один с вами — туберкулез косил…

— Верно!.. — во память! Теперь и я вспомнил: татарчонок, шустрый, доброжелательный… А ты как тут?

— Я с самого начала, присох. А тебя куда потащили?

— На спец, два с половиной месяца прокантовался.

— А сюда почему?

— Кто их знает. Видать, для науки. Как тут у вас?

Рядом молчат, прислушиваются.

— Нормально, — говорит, — жить можно.

— Куда меня определят?.. — вспоминаю я общаковские порядки.— Кто тут у вас шнырь?