Тюрьма

— Не лезь, Серый, — Иван крепко берет меня за плечо.— Говорю тебе — не лезь, не зря держу…

Я вырываюсь, успеваю заметить, что Наумыч спит, завернулся с головой в матрасовку, я уже возле дубка… Отсюда не разглядеть: плотная толпа у двери образовала круг, торчит голова Севы, шнырь… Верещагин стоит наверху, размахивает руками и кричит:

— Прекратите! Немедленно прекратите!

Его опрокидывают на спину, он задрыгал ногами, двое уселись на нем, держат.

— Что там? — спрашиваю у того, кто ближе.

Тихий, бессловесный мужичонка, так и не удосужился узнать кто такой, стоит наверху, лицо красное, глаза блестят, подпрыгивает, бьет себя руками по бедрам:

— Ну дают! Ловкачи, артисты!..

Становлюсь на нижнюю шконку, ухватился руками за верхнюю… У двери, в кругу — Машка, залез в матрасовку, видна только лохматая голова, топчется, как медведь… Рядом шнырь с ведром… Гурам сидит на другом ведре, перевернутом… У Севы в руке свернутая из газеты труба…

— Команда подлодки «003», к погружению — готовсь!..— кричит в трубу Сева.

Машка ныряет головой в матрасовку.

— Задраить люки! — кричит Сева.

Шнырь ставит ведро, завязывает мешок веревкой.

— Погружение начинай!.. — кричит Сева в трубу.

«Мешок» валится на пол.

— Прямо по курсу… — командует Сева.— Полный вперед!

«Мешок» рывками ползет по полу. Толпа хохочет:

— Ну дает — моряк!

— Прямо по курсу — не бойся!

— Не утопни, Машка!

— Ну, цирк !..

— Стоп, машина!.. — кричит Сева.— Противник на палубе — все наверх! Полундра!

«Мешок» тяжело садится, видно, как Машка крутится, пытается развязать веревку — а как ее изнутри развяжешь?.. Сева дергает за веревку, мешок развязался, появляется Машкина голова… И тут же шнырь выливает в мешок полное ведро воды.

Толпа ликует, захлебывается от хохота, кто-то на верху катается по шконке…

— Вылез!..

— Давай, Машка, выныривай!

— Стреляй по противнику, не промахнись!

— На палубу вышел, а палубы нет!

— Дурак, лодка под водой — куда вылез?!

Машка крутит мокрой головой, отплевывается, мычит…

— Молодец, Машка,— говорит Гурам,— бывалый моряк… Вылезай на сушу, командование награждает тебя за подвиг… Награда тебе, Машка… За муки, за героизм от благодарного отечества — невеста со склада! Хватит морячить, пора жениться!

Машка — мокрый, в сползших, прилипших к тощему телу, рваных кальсонах, в грязной майке, жалкий, дрожит от холода…

— Женись, женись!!! — кричит толпа.

— Давай, Машка, показывай, как будешь жениться, — важно говорит Гурам,— дело серьезное. Ночь уже, Машка, свадьбу сыграли, гости ушли, вино выпил — да? Ведро выпил — да?… Чего будешь с женой делать?

— Дай невесту поглядеть, — внезапно говорит Машка.

— А чего тебе на нее глядеть — нагляделся, не первый раз! Или — первый, не знаешь?.. Научим, Машка — сперва штаны снимай… Снимай, снимай, Машка!

Машка медленно стягивает облипшие мокрые кальсоны. Нагота его ужасна… Толпа на мгновенье затихает.

— Вон невеста,— говорит Гурам,— разуй глаза, нажрался пьяный, бабу не видишь…

— Где, где?.. — спрашивает Машка, крутится на месте.

— Под шконкой,— говорит Гурам,— ищи лучше…

Машка опускается на колени, ползет к шконке, засовывает голову, влезает глубже, крутит задом…

— Давай, мужики, чья очередь?! — кричит Гурам.— Хватай его, сегодня всем можно!

И тут сверху в круг сваливаются сразу трое — Верещагин и те, кто на нем сидели. Верещагин, видно, ушибся, он встает с трудом, хромает, но тут же бро сается к шконке, загородил Машку…

— Не сметь! — кричит Верещагин.— Скоты! Да как вы…

Гурам медленно, лениво поднимается с ведра.

— Сейчас мы с тобой разберемся… художник… Ребята! И его под шконку — давай!! — кричит он, срываясь в визг…

Не знаю, как мне удается пробиться через ревущую толпу, вижу перекошенное лицо Гурама…

— Без очереди, очкарик,— по дружбе? — ухмыляется он.

— Кончай балаган, — говорю я,— поиграли…

— Что?.. Ты, мразь, очкастая будешь мне, Гураму?

— Только тронь… — слышу я свой голос, успеваю заметить, как странно дрогнули рыжие глаза Гурама…

Между нами влезает Костя:

— Все, Гурам, представление отменяется.

— Да вы что — меня?! — Гурам в бешенстве.

— Расходись,— говорит Костя и оборачивается к толпе,— нагляделись, больше не подадут… Расходись!

— Дождешься, очкарик, — говорит Гурам,— я тебя достану…

Я лежу на своем месте, укрылся с головой, видеть я никого не могу. «Господи,— шепчу я,— прости и помилуй меня грешнаго, убери из камеры этого… человека… Прости мою несуразную просьбу, я не боюсь, но лучше, если его не будет, всякое может… Прости меня, Господи, мне не к кому больше обращаться, только к Тебе…»

 

11

 

Полковник ушел до подъема. Накануне у него была встреча с адвокатом, заседание трибунала должно быть вот-вот, но день адвокат ему не назвал… Может быть, чтоб он не знал, или тоже хитрость?.. Никому нельзя верить. Полковник сдавал с каждм днем, глаза больные, затравленные, меня он сторонился, а тут подошел — с завязанным мешком, в телогрейке, в офицерских сапогах.

— Прощайте, Вадим, сегодня все… кончится.

— Начнется, Саша, тут чистилище.

— Для меня кончится, кажется я нашел… выход. Впрочем…

— Какой выход, полковник?

— Мне больше нельзя жить. У меня нет права.