Тюрьма

— Хорошая камера? — бессмысленный вопрос, глупый.

— Нормальная, — спокойно стоит, домой вернулся.

— Давно тут? — не отстаю я.

— Три месяца…

Подошел вертухай, отпирает дверь…

Верно, зеркально похожа, но сразу ощутил — другая. Может, воздух почище, все-таки выше на два этажа, ветерок гуляет и… Вон что, на другую сторону камера, та выходила в колодец двора, против спецкорпуса, какой мог быть ветерок, а здесь в сторону воли… Первое, что понял, но что-то еще… Светлей, что ли?

Подкатывает в очочках, совсем еще парнишка.

— Откуда?

— Из сто шестнадцатой.

— Чего ушел?

— Ушли.

— Какая статья?

Объясняю…

— Я и не знал, что такие есть? Против… коммунистов?

— Как тебе сказать…

— Так и говори! Год сижу, кого только не повидал, а такого… Хорошо, что к нам, у нас хата в норме, а в сто шестнадцатой, говорят, беспредел…

— Нет, вроде.

— Давай к нам в семью? Ребятня, скучно, хотя народ веселый, один к одному — пойдешь?

— У меня ничего нет,— говорю, — сегодня должны были передачу, но когда она меня разыщет…

— У нас свое, что есть, то есть… Стихи наизусть знаешь?

— Кое-что.

— Мне не «кое-что», хорошие, настоящие?.. Блока знаешь?

— Может быть.

— Перепишешь?.. И еще этого, как его…

Подваливает другой: попроще, бесцеремонный. Кивает моему любителю стихов… Оба отошли,

Понятно, думаю, поведут к местному начальству. Тоска…

И народу столько же, те же шестьдесят, не меньше, такое же мелькание, гвалт, смрад, но что-то другое… Пока не возьму в толк.

Возвращается.

— С тобой тут хотят… Сам понимаешь. Значит, договорились, к нам в семью? Я — Олег…

Несолидно, думаю, не успел оглядеться, ничего ни о ком не понял, а уже в семью… Дураком надо быть…

Такая же шконка у окна. Трое… Красивый мужик, похож на цыгана, еврей, наверно: черные вьющиеся волосы, лицо живое, веселый… Грузин — глаза мягкие, сочувствующие, доброжелательный. И третий — бледный, безразличный…

— Садись, рассказывай, — говорит цыган.

— А вас что, ребята, интересует?

— Нам все интересно, — говорит грузин.— Олег.

— Вадим.

Олег кивает на цыгана:

— Ян… А это Петро… Тебя чего «ушли» из хаты?..

Вон как, дословно пересказал мой любитель поэзии…

— Не знаю, — говорю, — была история… Несколько дней назад. Как увели Гарика… Слышали про такого?

— Кто теперь за старшего? — спрашивает Ян.

— Наумыч. Он давно там.

— Знаю. Как он?

Внимательно смотрят, уже без улыбок.

— Деловой,— говорю, — подбирает вожжи.

— Тебя одного выкинули? — спрашивает Ян.

— Двоих. Вчера Гурама, сегодня меня.

— Не заладил с Гурамом? — спрашивает Олег.

— А ты его знаешь?

— Немного.

— И я немного, а мне хватило.

— Ладно,— говорит Ян,— мы не особый отдел. Ты лучше расскажи, какие книги писал?

— А вы откуда знаете, что я их писал?

— Мы все знаем, в один санаторий путевка.

— Расскажу. У вас, вроде, получше, чем там?

— Заметил?..— Ян улыбается.— Мы с Наумычем подельники. На гражданке не общались, у него своя компания, а у меня своя… Коммунист, чего ты от него хочешь? Надо крутиться. Скучный мужик.

— Не то чтоб скучный,— говорю, — очень уж жить хочет.

— А ты не хочешь? — Петро, первый раз заговорил.

— Я б хотел человеком остаться.

— Вон как — в тюрьме и человеком? — опять Петро.

— А что тюрьма, заперли и дышать нечем, а не то же ли самое?

— Нет, говорит Ян,— не сравнить. Баб не хватает.

— А с бабой ты себя человеком чувствуешь?

— Мужиком. С бабой я мужик, а без бабы…

— А я думал, мужик сам по себе что-то стоит. А если он только с бабой…

— Тебе хорошо рассуждать,— говорит Ян,— твоя статья три года, больше не тянет, а мне вломят двенадцать, выйду — уже не мужик и чем она пахнет забыл. Человек… Кому он нужен?

— С какими ты бабами имел дело? — говорю.— Если они в тебе не человека искали, а… Таких всегда найдешь. Тебе сколько лет?

— Сорок.

— Выйдешь в пятьдесят… Раньше выйдешь. У тебя тоже сто семьдесят третья?

— Она.

— У меня друг, говорю,— под семьдесят, отсидел пятнадцать лет, в то еще время, когда социализм строил усатый, лучший друг физкультурниксв. Он мне рассказывал про их лагерь… Он там как бы законсервировался, в том смысле, который тебя заботит. Считай, пятнадцать лет просидел в холодильнике, вышел свеженький и сейчас, в свои семьдесят лет… Что ты! Кем он был, когда взяли — щенок, а вышел… У него другие проблемы, другая беда. Вышел и захотел побольше успеть, добрать. Бога не увидел, не открыл в себе. А бабы… У Бога всего много и у тебя свобода, выбирай, что надо для жизни, но не ошибись — или станешь человеком, или погубишь себя…

— Вон ты какой интересный — писатель, — говорит Олег.

— Ян!..— кричат сверху.

Оборачиваюсь. На верхней шконке стоит мужичонка, по виду — распоследний: рваные тренировочные штаны, рубаха клочьями, давно не брит…

— Слышь, Ян, меня на вызов дергают, дай свой батник, у меня следачка, не напугать бы…

— Ты бы рожу побрил, — говорит Ян.

— Рожа ладно, а рубаху…

— Штаны есть? — спрашивает Ян.

— Штаны есть, корочки бы…

— Бери,— говорит Ян,— висит на решке, вчера постирал. И ботинки дам. Снаряжайся.

Э, думаю, не Наумыч, потому и дышится легче…

— Устраивайся, Вадим, — говорит Ян‚,— воон шконка, тебя дожидалась.

— Как дожидалась? — спрашиваю.