Тюрьма

— Что же ты, дурья башка, не ответишь, раз тебя спрашивают? — говорила женщина, отодвинув ногой человечка, который каким-то образом очутился на полу и мешал ей в ее неуклонном продвижении к истине. — Язык проглотил? Или я скажу. Скажи про того парня, про Тимофея.

На свой лад подталкивая зарвавшегося дельца к покаянной гласности, суфлировал, прибегая к какому-то птичьему языку, Иван Иванович из глубины все приметнее рдеющей истории, творившейся топтанием на его впалой груди.

— Тимофей… — глухо вымолвил Виталий Павлович.

Федор Сергеевич вдруг склонился к нему, как склоняются к умирающему, и все норовил пытливо заглянуть в его рот, опасаясь, видимо, что речь несчастного угаснет быстрее памяти и души.

— И что же этот Тимофей?

Самое время подробнее потолковать о несколько неожиданных приключениях прокурора, вынужденного пластаться в нижних слоях вражеского мира. Он, напоминаем, обернулся «суфлером», как это часто случалось с людьми, когда на сцену выходила Валерия Александровна. В своем нелегком блуждании по красному лабиринту, среди соблазнов и терний, он наконец достиг поверхности и вынырнул прямо перед носом Виталия Павловича. Тот в испуге отпрянул.

— Говорите же! — прикрикнул на него подполковник.

— Тимофей и убил судью. Тимофей и жена Архипова… беглого…

— Вот, с них спрашивайте, — с удовлетворением заключила Валерия Александровна.

— Кто он, этот Тимофей? — пропыхтел снующий в поисках безопасного места прокурор.

— Брат Архипова… беглого…

Подполковник спросил грозно:

— Это правда, Дугин?

— Правда! — почти бойко ответил Виталий Павлович, простая душа. — Мне для чего врать-то? Я не убивал! И Тимофея на убийство не наставлял. У меня с этим Тимофеем даже шапочного знакомства не имеется. Я его в глаза не видывал.

— Тимофея он пытал тут, буквально у моих ног, — сказала Валерия Александровна, — и тот все выложил без всякого конформизма и попыток уклониться от правды.

— Ну, пытал… Для пользы дела, ибо обещался одному из здесь присутствующих доложить со временем… Можно, пол… господин офицер, начистоту? Я вот что должен откровенно заявить. Куда он потом делся, этот Тимофей, ума не приложу. Я бы в таком ракурсе и привел вам этот аргумент при встрече в гостинице. А что встреча не состоялась…

— Виталий Павлович чист, как есть ни в чем не виноват, и я его выгораживаю для того, чтобы вместе с грязной водой не выплеснули и ребенка. Вы понимаете меня, ребята? Потому я говорю в том числе и то, что на слух может показаться Виталию Павловичу лишним, необязательным в смысле оглашения. У него ведь свои приоритеты. А вот если этому Тимофею водрузить памятник, это было бы дело, он все равно что неизвестный герой уголовного романа. — Женщина обласкала подполковника улыбкой.

— Обойдемся без памятника, — отрезал Федор Сергеевич.

«Суфлер», взгромождаясь на стул, вымолвил:

— Будем искать, подключая лучшие кадры наших сил быстрого реагирования.

— Ты куда лезешь, старый козел? — крикнула Валерия Александровна, поднимая холеную руку в намерении отшлепать прокурора.

Подполковник насупился и предостерегающе повел из стороны в сторону указательным пальцем. Намерение не осуществилось.

— Ищите, а вернее бы — списать, — усмехнулся Виталий Павлович. — Мало ли кто отправлен в расход. Могли и кого почище этого Тимофея порешить. Так что же, каждый случай рассматривать в его отдельности и разбирать как нечто достойное внимания, до каждого пропавшего без вести докапываться?

Глава тринадцатая

Инга знала, что не отпустит мужа одного, а он бунтовал и настаивал, выдумал словно бы какой-то идеал и счел своим долгом его достичь, то есть исполнить некую миссию; все порывался уйти, и чтоб непременно один, но ее мучили дурные предчувствия, и она, можно сказать, точно, наверняка знала: нельзя ему идти одному. Он все показывал, что переубеждать его бесполезно, он непреклонен и свято верит, что его затея нимало не бессмысленна. Он принял решение.

Бу-бу-бу… Бубнил. Решение называется! Если бы это в самом деле было похоже на решение! Или, к примеру сказать, когда б пошел да сделал на одном дыхании, пусть даже ценой собственной жизни. А он ходил и ходил к журналисту, ходил и мямлил, о чем-то болтал, просил, договаривался, и все это ни к чему не приводило и ни к чему, полагала Инга, не могло привести. Ни к чему ясному, конкретному, действительно необходимому им сейчас.

И он, видите ли, непреклонен! Он принял решение! Правильнее сказать, что он делает вид, будто принял решение. На самом деле он просто-напросто погрузился в туман, с головой ушел в некий омут, обезумел — условия, в которых ему, естественно, нечего сомневаться, что она, Инга, убеждена в серьезности его намерений. И это питает его непреклонность. Самое смешное, что он сам верит в эту серьезность! А все ради чего? Все ради того, чтобы вляпаться в дурацкую историю или даже вовсе сложить голову из-за какого-то Бурцева. Этого Бурцева раньше не было в их жизни — и что изменится, если его не будет и впредь?

— Не понимаю, — вздохнув, покачала головой Инга.