Тюрьма

Правда, есть еще многое другое, что позволяет говорить о Дугине-старшем как о поразительном, невесть сколько всего в себя вместившем герое эпизода и вместе с тем внезапно уяснить, что более скользкого типа еще не видывал наш мир. Он поражен живучестью подполковника, смущен суровым выражением, поместившемся на лице прокурора, негодует на нерасторопность ребят, откомандированных им совершить беспримерное покушение, а впечатление все же такое, что ничего этого нет или что есть лишь кучка игривых видимостей, Бог весть на какой реальности основывающихся. Признаемся, не покидает тревожная и какая-то неумелая, следовательно, не подлежащая развитию мысль, будто сама обыденность, сама, я бы сказал, мелкотравчатость нашего бытия помогает хозяину выросшего на житейской грязи и на крови особняка просачиваться у нас между пальцами, ускользать от всякой совестливости и ответственности, буквально у нас на глазах заметать следы и едва ли не исчезать из виду.

Мы знаем, подполковник с прокурором явились для того, чтобы ловить этого господина, не дать ему уйти, взять за шиворот, припереть к стенке. Их роль понятна; они и принялись исполнять ее в должном порядке. Мы помним это, учитываем, ни на мгновение не забывая. Но чувства, страсти… Суховат был подполковник, когда произносил слегка насмешливым и снисходительным тоном, как если бы речь шла о детской шалости:

— Как видите, Виталий Павлович, ваше покушение не удалось. И спешу уведомить, ваши сообщники мертвы.

Где громыхание могучих чеканных шагов? Отчего же не почуялся могильный холод? Саркастическая ухмылка образовалась на ухоженной, как бы шелковой физиономии Виталия Павловича, — это вышло случайно, но коль вся сцена оставляет массу вопросов и даже повергает в недоумение, отчего же не предположить, что он внезапно достиг высшей мудрости, позволяющей ему смеяться и над гостями, и над самим собой?

Предположению этому ничто не препятствует, но в его свете довольно странно выглядит то обстоятельство, что в ответ на заявление подполковника Виталий Павлович пропищал: покушение? сообщники? — детским голоском, да и бровки взметнул вверх как в мультипликации.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — неиссякаемо продолжил он писк.

Теперь сарказмом преисполнился Федор Сергеевич:

— Иного ответа не ожидал. Так же вы ничего не помните о вашем визите ко мне в гостиницу, не правда ли?

— А вы живете в гостинице? Это прелестно, и очень жаль, что не знал этого раньше, непременно навестил бы. А так… не имел чести, — комиковал Виталий Павлович.

Все трое усмехнулись. Прокурор, правда, плохо понимал, чему усмехается, он был в замешательстве.

* * *

Подполковник оставил охранников снаружи, и в особняк вошли только он и прокурор. Рассевшись в гостиной на стульях и начав разговор, они не спускали с хозяина глаз — у подполковника все еще насмешливых и как бы добродушных, а у прокурора испуганных и растерянных, выражению которых он безуспешно пытался придать судейскую проницательность. Федор Сергеевич чувствовал себя удачливым охотником, он выследил зверя и не торопится добивать его, хочет еще с ним поиграть. Что касается Ивана Ивановича, происшествие у гостиницы лишь подкрепляло его страхи. Подполковник пошумит да уедет, а ему и дальше жить бок о бок с чудовищным, вероломным, жестоким Виталием Павловичем, власть которого над Смирновском приобретает все более ощутимый и зловещий характер.

Подполковник расстегнул китель, ибо в гостиной было жарко, и спокойно произнес:

— Видите ли, Виталий Павлович, я не собираюсь допытываться у вас о ваших злоумышлениях против меня, я не собираю там и сям на стороне доказательства вашей виновности. Я…

— Почему не зазвякали медали?

— Что?

— Почему, интересуюсь, не звякнули медали, когда вы завозились с кителем? — пояснил суть своего вопроса Виталий Павлович.

— Я далек от мысли вдруг взять да привлечь вас к ответственности. Думаю, и присутствующий здесь прокурор тоже. О сроках можно сказать: пока, еще, мол, не время. — Тут столичный посланец многозначительно взглянул на Дугина-старшего. — Забудем драматический инцидент возле гостиницы, тем более что пострадали от него скорее вы, потеряв своих людей, а не я…

— Что же вас выручило?

— Не знаю, понравится ли вам то, что я скажу, тем не менее позволю себе заметить следующее: я проявил недюжинную ловкость. Итак, в мои намерения входит лишь одно. Я желаю услышать от вас имена убийц судьи Добромыслова.

— Вот именно, вот именно… — вставил Иван Иванович, задыхаясь от волнения. — Именно убийц… пора покончить с этой историей… закрыть дело… прах судьи вопиет!..

— Вопиет? — уточнил Федор Сергеевич.

— Да, стучится в мое сердце и глухонько так талдычит, мол, давай, чего медлишь, сердечный… Воистину голос из могилы и замогильный вопль…

Виталий Павлович посмотрел на подполковника, посмотрел и на прокурора, и в его глазах вспыхнули лукавые огоньки. Он понимал, что Крыпаев играет, хитрит, вроде как отпускает грехи, но в действительности нет у него иной цели, кроме как захлопнуть ловушку. Не попадусь, рассчитывал Виталий Павлович.