Тюрьма

Я думаю, обусловленные течением жизни сцены, когда человек, которого некто послал убить, неожиданно появляется перед пославшим и призывает его к ответу, изрядны, они, скажем так, весьма любопытны и содержательны. Что они насыщены разнообразными и чрезвычайно важными и полезными, как предмет изучения, эмоциями, в пояснениях не нуждается. Они не столь уж часты, и, кроме того, до крайности желательно наличие мастера, способного как нельзя лучше запечатлеть указанный сюжет во всем апофеозе заложенных в нем возможностей и с неизбежной остротой проявляющихся свойств и качеств. В нашем случае такого мастера не оказалось на месте замечательного происшествия, а из участников никто — ни стройный и величавый даже при всей своей рафинированности и кажущейся изнеженности офицер, ни вспыльчивый и туповатый прокурор, ни ужасно перетрусивший Виталий Павлович — просто по своим природным задаткам, да и в силу их роли в уникальной сцене, не сподобились бы на откровенное, добросовестное и, главное, вдохновенное описание. Имей же мы теперь точнейшую картину произошедшего в роскошном дугинском особняке, как, ей-богу, это существенно было бы для хирургически аккуратного отделения достоверности от домыслов и завиральной молвы и вообще для верной оценки творящихся в нашем мире дел. Это не значит, что сцена осталась неизвестной и все, что о ней рассказывается, — вымысел, как раз наоборот, она описана с заметной тщательностью, прилежно; не беда, в конце концов, и то, что мы не находим в этом описании особого вдохновения и надлежащего мастерства. Но сколько в нем противоречий и подозрительных заминок, спотыканий, наводящих на мысль, что нам приходится иметь дело с неким набором пробелов, а то и с проблематичностью, так и не нашедшей ни впечатляющего отображения, ни сколько-то достойного разрешения. Сразу видать: не Данте потрудился. Сцена, прямо сказать, адская, но где же вполне заслуженные адом изображения? Что указывает на неразрывную связь этой сцены с породившим ее миром вещей и явлений, то есть на некоторым образом возможное возвращение из несколько фантастического апофеоза в нашу действительность? Почему не показан исход в чистилище, хотя бы и отрицаемое догматами нашей веры, и в самый, позволим себе так выразиться, рай?

* * *

Картина, как бы взяв обязательство неукоснительно следовать малой значительности нашего земного существования, опирается на такие мелочи и ничтожные оттенки, что, глядя на нее, трудно разобраться даже в очевидных вещах, например, струсил ли в самом деле Виталий Павлович, который не только во многом срежиссировал эту сцену, но и должен был, подчиняясь ее логике, великолепно, неподражаемо и незабываемо изобразить собой бедовую голову, принимающую страшные удары судьбы. В известной сцене явления каменного гостя, что бы этот последний ни делал и ни изображал, он в любом случае только жуток — просто по навязанной ему роли выходца из чудовищного мира смерти, зато у Дон Жуана полно возможностей показать себя во всей красе жизненности, в буйстве красок, как бы пляшущим на неистощимо богатой палитре человеческих чувств и страстей. Иными словами, Виталию Павловичу тоже предлагалось стать чем-то нарицательным, вечным героем, классическим персонажем, и разве тот факт, что его, главным образом, усилиями мы подведены к описываемой сцене, не свидетельствует о желании этого господина стать таким героем, а то и об уверенности, что он уже давно им стал? А мы, однако, не видим ясно, чтобы он струсил, поскольку нельзя было не струсить при виде уже занесенного им в скорбный синодик подполковника, не видим, чтобы он затем с достойной великого артиста выразительностью взял себя в руки, принялся хорохориться, насмешничать, юродствовать и, после разных взбрыков и мнимо героических выплесков, соизволил должным образом отправиться в ад. Если же ад — всего лишь некое преувеличение и говорится о нем, как правило, для красного словца, и мы в действительности, допустим, ведать не ведаем, что ждет Виталия Павловича в следующее мгновение, в следующей сцене, то… увы… о боги, вот и повод споткнуться и чуть ли не умолкнуть, как если бы нет ни малейшей возможности продолжить начатую мысль!