Тюрьма

— Долго нам терпеть? Долго эти ублюдки будут зариться? Нам что, захлебываться тут в крови? Мы погибнем?

Подполковник принял решение не мешкая посетить Виталия Павловича. Он сел в машину прокурора, а свою служебную предоставил в распоряжение охранников. У прокурора тотчас возникли громкие вопросы, он принялся расталкивать осаждавшую его толпу, не теряя надежды остановить распалившегося москвича.

— Неужели вы собираетесь арестовать его? — зашипел он и не без почтительности добавил: — Самого Виталия Павловича?

Машина по приказу подполковника тронулась, и сунувший свою огромную голову в салон прокурор смешно засеменил, поспевая за ней. Он внимательно слушал Федора Сергеевича, не отказавшегося поддержать с ним разговор.

— Я не занимаюсь арестами, — сухо возразил подполковник на поставленный перед ним вопрос. — А с Виталием Павловичем мне есть о чем потолковать. Беседа назрела, и он сам, своими необдуманными действиями, спровоцировал ее. Разве можно среди бела дня стрелять в наделенного особыми полномочиями человека, человека, заметьте, в мундире?

— В гостинице подозревают не его…

— Поезжайте-ка со мной, вы, возможно, понадобитесь.

Прокурор мгновенно очутился в машине, а подполковник спокойно продолжал свои речи:

— Неугомонный человечек этот Виталий Павлович. И весьма самоуверенный. Но что мне стоит сбить с него спесь? Поверьте, уж я-то сломаю его убеждение, что мне будто бы становится не по себе при одном лишь упоминании его имени. Хотя, может быть, и становится, только не в том смысле, в каком понимает это он. Я его не боюсь.

— Но он очень опасен, — пробормотал прокурор.

Они сидели рядышком на заднем сиденье, и подполковник вдруг непринужденно и фамильярно похлопал прокурора ладонью по колену.

— Судя по всему, Иван Иванович, вы тут, в Смирновске, привыкли иметь дело с разной пьянью, которая в хмельном чаду убивает собутыльников да насилует собственных жен. Отсюда ваши дедовские грубые методы, узость мысленных горизонтов, ограниченность фантазии. Ну что такое, скажите на милость, вы развели вокруг Филиппова? Это вы называете следствием? И зачем вам вообще вся эта возня, если мы договаривались о другом? Объясните, на кой черт следователь привлек Якушкина? Якушкин — свидетель? Так полагает следователь? И вы вместе с ним? Вы оба слепы?

— А, уже пожаловался! — нашелся наконец с ответом прокурор, крикнул, впадая в ярость.

— А может быть, у вас недостаточное питание, и оттого вы туго соображаете?

— Но ваш тон… вы, подполковник, вы не имеете права… не надо, товарищ…

— Ваши методы годятся для полуграмотных мужичков, для которых нет ничего важнее и страшнее на свете всякого начальства. Но не для образованного человека, который к тому же весьма ловко приспособился к духу нашего времени.

— Мне плевать на этот дух! Это вы все про Якушкина? Да пусть еще докажет, что на него давили!

— Он и доказывать не станет. Он просто опишет все в какой-нибудь газетенке, и ему поверят, а на вас ляжет клеймо ретрограда и мракобеса. Неужели вы не понимаете этого, Иван Иванович?

— Сдаться? Ползать на брюхе перед этими проходимцами, пресмыкаться перед этими отщепенцами? Поклониться нечисти? — закричал прокурор.

Подполковник, видя его обременительную для их общего дела твердолобость, вздохнул скорбно и уже другим, властным тоном произнес:

— Филиппова придется отпустить.

Гнев захлестнул Ивана Ивановича. Но высказать подполковнику все, что он о нем думает, большеголовый властитель юридических дум Смирновска не рискнул, предполагая, что тот способен поставить ему в укор уважительный страх перед Виталием Павловичем.