Тюрьма

Однако пусть постепенно и со скрипом, а неумолимо все-таки захватывали душу широта и сложность мира тюрем и лагерей; душа, извиваясь, сопротивляясь отчасти, открывала рот и заглатывала, впитывала. Меньше становилась сущность этой души, тюремный мир вымахивал в нечто грандиозное, накрывал и поглощал. Прежняя камера была лишь маленьким, даже тихим и неприметным уголком этого мира, по соседству же находились камеры, где властвовали совсем другие порядки, творились бесчинства, правили бал мелкие князьки и поверившие в свою неуязвимость тираны. И вот одного такого камерного узурпатора судили будущие пассажиры этапов. Учинил травлю никоим образом не провинившихся людей, отбирал у сокамерников передачи, устраивал бессмысленные и тяжелые «прописки» для новоприбывших, избивал и опускал ни в чем предосудительном не замеченных мужиков. Вспомни: ты свирепствовал. Да, еще недавно чувствовал себя вершителем судеб, богом. Окруженный стаей волкообразных истцов, кипящих гневом дознавателей и теперь уже куда больших, чем он, вершителей и богов, обвиняемый не отрицал своей вины, с жалостным видом каялся и просил пощады. Судьи быстро вынесли приговор и сами же привели его в исполнение. Стремительно и жутко накинулись вдруг на осужденного, повалили на пол, били долго и яростно. Ба, размышлял Архипов, не выходит ли так, что судья, от души прописавший мне лечение наказанием, в каком-то смысле продолжает меня бить, мстя за неправильно понятую мной государственную заморозку курицы и криво истолкованную женскую долю, бить, не соображая, между прочим, а то и совершенно не догадываясь, что мне может быть больно. Тем временем низвергнутого «короля» довели до слез. Он катался по полу, кричал, стонал и рыдал. Такое зрелище не может быть сном. Реальность! И если хочешь выжить в ней, нужно думать так же, как думают эти люди, подчиняться их законам. Никого из них не интересует твое удивление по поводу решения суда, ни за что ни про что вынесшего тебе чудовищный приговор. С ними обошлись, может быть, еще жестче, еще выразительней. А не похоже, чтобы они из-за этого отчаивались. Следует затолкать поглубже свое удивление и отчаяние, спрятать, иначе несдобровать. Это Архипов сообразил и даже усвоил. Есть ненависть к охранникам, следователям, судьям, а страха перед ними быть не должно. Если будешь ходить с кислой рожей, решат, что ты наложил в штаны от страха перед всей этой уголовно-процессуальной сволочью, мешающей привольно жить толковому и расторопному, исполненному здорового эгоизма люду. Тогда, смекнул он, мне сядут на голову, и это еще не самое страшное, что могут со мной сделать.

* * *

В тесноте следственного изолятора сблизившиеся люди, заглядывая в будущее, нередко видят неразрывной и вечной связавшую их нить дружбы, но проходит сколько-то времени, и нить лопается, дружба оказывается, как правило, эфемерной и недолговечной. После суда человеков, теперь уже осужденных, направляют обычно в разные лагеря, где они быстро забывают друг о друге; одного освобождают по отбытии срока, другому еще ждать и ждать последнего звоночка, и это тоже никак не содействует укреплению былого содружества. Разные жизни, разные судьбы. Но не совсем так получилось у Архипова и Бурцева.

В «райской» камере обитали они бок о бок, в тесноте, да не в обиде, не уставая беседовали и предавались сильно развлекающим их мечтам. Освободившись, они организуют свое дело, настоящее, без нечистых помыслов и корыстолюбия, и поднимут узаконенную ныне предприимчивость и оборотистость на небывалую высоту. Или махнут за границу, скажем, в Южную Африку, где, несмотря на все прогрессивные перемены, еще можно, пожалуй, эксплуатировать негров и бить их, безнаказанно измываться над ними. У них будет веселая, богатая и счастливая жизнь, полная необыкновенных приключений.