Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Очень скоро мы оба поняли, что случилось. Мы полюбили друг друга. И не стеснялись в этом друг другу признаться и говорить об этом — и с тех пор наши отношения были такими откровенными… Мы считали себя любовниками — так ведь оно и было, и все это продолжалось примерно год. Я думаю, когда любишь, бывают куда более трудные ситуации, но только сейчас что-то ничего не вспомню для примера. Но мотать пожизненный срок и влюбиться в женщину, которая в тюрьме появляется два раза в неделю да еще и замужем, — такое случается не каждый день. Нет, мы не были любовниками в физическом смысле — потому что там это было невозможно, но во всем остальном, да, мы были любовниками. Мы продолжали встречаться, потому что знали, что когда-нибудь ситуация переменится и мы будем вместе полностью. И эта надежда не позволяла нашему роману превратиться в печальную безысходную историю. Это было лучшее из возможного в тех условиях, и мы оба принимали все как есть и решили набраться терпения и ждать. Во время наших встреч мы, конечно, осторожничали, даже старались не прикасаться друг к другу. Но только для нас это не имело большого значения.

Потом меня перевели в другую тюрьму, на север. Моя первая мысль была: ну, вот и все. А получилось совсем наоборот. Ничего не кончилось, и во многом даже нам стало легче: теперь мы хоть могли переписываться. Она мне сообщила, что ушла от мужа, взяла опять свою девичью фамилию, и я мог писать ей на ее лондонскую квартиру. Она ко мне не приезжала, правда. Для нее это было рискованно — навещать меня, ведь кто-то из тюремного персонала мог ее узнать. В письмах мы выражали свои чувства куда свободнее, мы только не вспоминали о том, при каких обстоятельствах познакомились.

Здорово было! Это было хорошее время, потому что во мне что-то проснулось — чувства, любовь, я любил, меня любили… Нельзя думать, что это меня полностью изменило, потому что все мои чувства, надо думать, изначально были в моей душе… и Дженнифер их разглядела. Она помогла раскрыться доброй половине моей души. В тюрьме внутри меня как бы два человека сидели: один был вредным скандалистом, а другой — полюбил. Оба соединялись во мне, они противоречили друг другу, но оба уживались в одном человеке…

Тогда я мог получать увольнительные домой на уикэнд, если мне было с кем провести время. И я уезжал к Дженнифер. Она уже тогда развелась, ушла из тюремной системы и получила место где-то в Средней Англии. У нее была квартира, куда я приезжал на увольнительные. Мы ничего не обсуждали с ней заранее, но знали, что для обоих это будет испытанием…

Но никаких осложнений не возникло — наоборот, все оказалось довольно просто. Все было совершенно нормально и естественно, ни в чем никаких трудностей… И когда я ушел из общежития и переехал к ней, нам казалось, что мы прожили вместе уже много лет. Думаю, еще может возникнуть одна проблема, но пока мы об этом не задумываемся. И ведь опять — может возникнуть, а может, и нет, кто знает? Могут сказать: вы обязательно расстанетесь! Потому что у нас большая разница в возрасте: мне тридцать шесть: а ей пятьдесят семь — это много, конечно. Так что поживем — увидим.

ЗАДИРА БИЛЛИ: УИЛЬЯМ ДЭВЕНПОРТ

Грузный мужчина в поношенной футболке и джинсах, ростом в шесть футов четыре дюйма и весом почти в 130 кг с трудом умещался на двухместной кушетке, стоявшей в углу гостиной на первом этаже его небольшого дома. Он говорил тихо, с северным акцентом и время от времени потягивал апельсиновый сок из высокого стакана в зеленую и красную полоску. Ему было тридцать два года.

— О тюрьме… Что вам рассказать о девяти годах тюрьмы, такого, что другие не рассказывали. Мне было девятнадцать, когда я получил срок — к тому времени я уже просидел почти год в камере предзаключения. Мои домашние меня не позабыли. Хотя я сидел в Брикстоне — дожидался там суда, а они жили здесь, на севере, меня регулярно навещали. Они знали — и я знал, — что мне грозит пожизненное и никакого иного варианта быть не может. Нас только одно волновало — скоро ли состоится суд, и потом — сколько мне предстоит сидеть. Очень трудно сейчас описывать свои ощущения после того, как мне огласили приговор. Наверное, облегчение: ожидание кончилось. Родители были просто убиты, хотя я им сразу сказал, что надеяться не на что. А я смирился. Я был соучастником бессмысленного убийства. Убили человека, которого я не знал, не ссорился с ним, даже почти и не разговаривал. Так если честно — какое наказание я должен был понести? На этот вопрос ответить невозможно: все, что можно сказать, — так это то, что я заслуживал куда более суровой кары!