Тютчев. Тайный советник и камергер

Г<енерал> С<лезкин> передал мне, что известная особа привезла с собою очень большой багаж (в чем я действительно лично уже убедился), который перевезли в гостиницу на ломовом извозчике. Кроме того, накануне ее приезда сюда, она прислала особый багаж, но кто его принимал, на чье имя он был адресован и куда девался, того Г<енерал> С<лезкин> мне сообщить не мог. Просил его разведать. На железную дорогу к ней выехал щегольской экипаж, но чей он был и того Г<енерал> С<лезкин> не знал, как равно ему до сих пор ничего не известно о ходе дела в Консистории. Я просил его настоятельно узнать. Раньше понедельника не может узнать. Паспорта ей отсюда не дадут, ибо Ген<ерал>- Губ<убернатор> предупрежден.

Она слывет здесь за богатую барыню. Занимает 2 больших номера и привезла с собою из Петербурга одного лакея и двух девушек прислуги. Целый день сегодня дома. Намерения ее пока не известны, но я думаю наверное, что она не останется в Москве и в Петербург не поедет, по крайней мере, не так скоро. Буду следить безотлучно. Р<оман>» (Л.9 -10 об.). 16 апреля письмо доложили Мезенцову. Последовала резолюция: «Приобщить к прочим» (Л. 9).

Мы отчетливо видим характер бывшего офицера: он не стесняется давать конкретные поручения генералу Слезкину и не боится докладывать своему непосредственному начальству о недостаточном, с его точки зрения, служебном рвении окружного жандармского генерала, обладавшего дисциплинарными правами начальника дивизии и стоявшего намного выше его в служебной иерархии. Интересы дела — превыше всего. 14 апреля 1868 года, в 5 часов вечера, Роман заканчивает очередное письмо.

«Вчера вечером, после того, как я уже опустил свое письмо в ящик, к известной особе приехал какой-то чиновник в вицмундире — щеголь и оставался у нее до 2-х часов ночи. <…> Я нанял себе… лакея. Иначе нельзя…. Только что узнал, что она приехала не с одним лакеем, как передал нам Г<енерал> С<лезкин>, а с двумя… Но главное дело заключается в том, что она приехала без всякого вида на жительство, который, как она уверяет, ей будет на днях выслан из Петербурга…. Одно не хорошо — местная полиция настойчиво требует от нее вида. Я успел ее уже хорошенько рассмотреть — шикарная барыня… Хорошо бы было, если бы Вы на почте в Петербурге сделали распоряжение, чтобы письма как простые, так и страховые и посылки на ее имя, были Вам сообщаемы. (Отчеркнуто на полях красным карандашом. — С.Э.) Если мне придется здесь долго прожить, то это обойдется очень дорого. Занимая большой номер, я должен жить в гостинице сообразно этому. Р> (Л. 15–16 об.). Расходы титулярного советника росли буквально с каждым часом и никак не соответствовали его скромному чину. (Только за номер в гостинице Карл Иванович ежедневно платил 4 рубля, номер Надежды Сергеевны обходился ей в 10 рублей. Наем экипажа на 1 день стоил 8 рублей.)

Едва успели просохнуть чернила, как Карл Иванович покинул гостиницу и, купив за 2 рубля 50 копеек театральный билет, последовал за Надеждой Сергеевной в оперу, чтобы в 10 ½ часов вечера продолжить свое донесение, полученное в Петербурге 17 апреля в 1 ¾ часа пополудни.

«В опере она была сначала одна и до крайности разодетая — словом до того, что весь театр более занимался ею, нежели плохой “Дочерью полка”…. Я успел узнать, что муж ее не живет в Москве, а во Владимире и приехал сюда в среду, остановился в гостинице “Англия”. Сегодня он опять отправился во Владимир, обещая возвратиться в среду». (Л. 17–17 об.). Из расспросов прислуги Роману удалось узнать, что Акинфова, возможно, на днях отправится в Курск, в деревню к матери. О намерениях ее супруга мы узнаем из следующего документа. 15 апреля шифрованной телеграммой № 76 Владимирский губернатор генерал-лейтенант Владимир Николаевич Струков^[439] доложил шефу жандармов: «Камер-юнкер Акинфов просил заграничный паспорт жене его, в выдаче онаго я отказал» (Л. 19).

16 апреля Надежда Сергеевна с мужем и детьми покинула Москву и утренним поездом отправилась в Тулу. Потратив 7 рублей 45 копеек казенных денег на билет, Карл Иванович «случайно» оказался с ними в одном вагоне. «…Для того, чтобы не сделать ни малейшего промаха, я беру лакея с собой. Он последует в одном классе с ее человеком» (Л. 34 об.). Даже в железнодорожном вагоне частная жизнь супругов Акинфовых продолжала оставаться под наблюдением тайной полиции.

«Г. Тула. 17 апреля 1868 года. 2 часа пополудни.