Ткань Ишанкара

Она села на скамейку, подняла голову и уставилась в глубину неба в переплетении голых ветвей. Небо отсвечивало зеленью, и Тайра почему-то была абсолютно уверена, что как только маркер с глаз спадет, со спины снова начнет подкрадываться тьма, которую ей так и не удалось загнать под контроль обратно.

– Красиво колдуешь, – сказал Ксандер. – Совсем не как сталевар. Рука у тебя поставлена, сэр ’т Хоофт тебе технику подправит, и все будет отлично. У нас в Дрездене не все так смогут, как ты сейчас смогла. Молодец.

– Мне все еще страшно.

– Это пройдет, – он сел рядом. – Со временем. Когда ты привыкнешь работать с этой частью своей сущности. Все привыкают.

– И ты привык?

– А куда было деваться? – усмехнулся Ксандер.

Они посидели еще немного, пока маркер с Тайриных глаз не спал, и парк вокруг не принял свои обычные цвета, только листья на асфальте стали выглядеть не просто сухими и коричневыми, а будто с налетом осенней гнили, и намертво приросший к груде булыжников каменный козел смотрел в направлении забора особенно обреченно.

– Завтра встречаемся? – Тайра встала со скамейки и надела школьную сумку через плечо, как почтальон.

– Конечно, – Ксандер кивнул и поднялся следом, натянув на плечи рюкзак.

– Спасибо, что помогаешь. Не знаю, как бы я без тебя обходилась.

– Мне не в тягость. Обращайся, – Ксандер поцеловал ее в щеку и, махнув рукой, скрылся в портале.

Тайра дошла до главной аллеи, свернула на газон, пересекла его поперек и вылезла через дырку на тротуар вдоль проезжей части.

Дома было пусто: мама опять была на сутках. На столе в кухне, накрытая голубым полотенцем, стояла тарелка с пирожками, и рядом с ней лежали два желто-красных яблока с блестящими боками. Тайра даже не подняла полотенца, чтобы проверить, какая в этот раз была в пирожках начинка. Смотреть на яблоки не хотелось вовсе: к каждому теперь должна была прилагаться костяная рука, делавшая их совершенно несъедобными. Что-то изменилось раз и навсегда после встречи с Ксандером, что-то исчезло в вызванной им тьме, и любовь к пирожкам и яблоками тоже.

Тайра медленно опустилась на табуретку возле кухонного стола и подняла руку на уровень своих глаз. Рука казалась обычной, такой, как несколько дней назад. После магии вязовой палочки она даже двигалась как раньше, и не было больше неловких движений, и усилий для того, чтобы согнуть пальцы, больше не требовалось, но стоило только выйти за Грань, и рука больше не была похожей на человеческую. Вся она была наполнена тьмой, переливающейся темно-фиолетовыми и черными блестками, мелкими и острыми, как превращенные в лезвия песчинки. Сквозь тьму просвечивали наполненные зараженной магией кровью артерии и вены, и – если присмотреться – собственные кости неестественно серого призрачного цвета. Плоти не было. Была некая субстанция, для простых смертных выглядящая как спрятанные под кожей мышцы, оболочка, внешне похожая на человека, известного по имени Тайра аль’Кхасса, которая все еще сохраняла форму человеческого тела, чтобы не выдавать себя и не пугать находящуюся вокруг дичь. Стоило подумать о людях, и все это черное непонятное существо, прячущееся в ее телесной оболочке, наполнялось жаждой, утолить которую можно было только чужими жизнями, энергией, которая заставляла руки двигаться, а яблоки – наливаться соком, и перед глазами вставали вроде бы уже оставленные в прошлом картины жаркого лета, покосившихся заборов и умирающих людей на кривой, засыпанной песком и пылью улице, и момент смерти каждого из них хотелось переживать снова и снова, но эти воспоминания облегчения не приносили. Жажда никуда не пропадала.

Тайра шевельнула рукой, и с пальцев потек тяжелый, вязкий туман, опадающий на пол черными хлопьями. Тьма сгущалась, превращалась в не имеющего очертаний инфернального кота, ластящегося к ногам, подбирающегося к коленям, вынюхивающего, не осталось ли внутри хозяйки еще чуть-чуть энергии жизни, но находящего только собственное отражение, помноженное кривыми зеркалами сотни раз. Тьма изливалась отовсюду: с рук, волос, капала на плечи с витых серебряных сережек, после каждого шага оставалась тяжелым шлейфом на старом паркете. Тайре казалось, что и с каждым выдохом из ноздрей, сначала невидимая, выходит тьма, заражая собой воздух вокруг, делая его непрозрачным и непригодным для дыхания.

Если смотреть в зеркало, можно было подумать, что вместо школьной формы тело облачено в длинное тяжелое платье старинного покроя, с узким вырезом на груди, в проеме которого асимметричной четырехконечной звездой все еще сиял маленький серебряный крестик. Цепочка, на которой он висел, терялась в окутывающей шею и плечи тьме и была уже почти незаметна.