Ткань Ишанкара

– Мы будем тебя ждать. Мы очень тебя любим.

Тайра согнулась пополам, понимая, что больше не может сдерживаться, она не плакала так, даже когда умерла мама, потому что тогда от нее ничего не зависело, а сейчас все было в ее руках, но право последней воли было сильнее самой сильной ее магии. Неслушающимися пальцами она распустила два серебряных шнура, и они блестящими искорками растворились в воздухе. Тайра взглянула на брата, он улыбнулся, погладил ее по волосам, обнял жену и поцеловал ее в висок. Белла тоже улыбнулась и беззвучно произнесла: «Пока!».

– Береги сэра хет Хоофта, – вдруг сказал Алекс. – Он тебя тоже очень любит. Увидимся, Мась…

Тайра закрыла лицо ладонями и повалилась на песок. Когда она, наконец, заставила себя перестать плакать и поднялась на четвереньки, вокруг была только пустыня и белое небо, и два человека, которые так и не отпустили друг друга.

Тайра, всхлипывая и хватая ртом раскаленный воздух, доползла до Фархи.

– Сейчас, Фарха… Потерпи немножко…

Она вытерла слезы, оглянулась, словно в поисках помощи, и не увидела никого, кроме одиноко парящей в вышине явно хищной птицы. Тайра сконцентрировалась, зажала между пальцами Фархину тонкую нить, почти невесомую, похожую на ветер с побережья, и начала плести заклятье. Воздух стал холодным, и зеленые и фиолетовые искры тяжелым снегом падали на песок. Тело Стражницы и саму Тайру опутала тонкая звенящая вязь шанкари, и когда нить натянулась до предела, Тайра легонько потянула за нее, направляя и распределяя радужные потоки, указывая Фархе путь обратно до ее тела.

Где-то сзади, метрах в трех за ее спиной, открылся портал, шею и спину от правого плеча до талии вспороли острые ножи, Тайра даже сквозь смерть на мгновение ослепла от боли, и ее, как тряпичную куклу, отшвырнуло далеко в сторону от Фархи, она отпустила заклятье, выронила серебряную нить и снова покатилась по бархану вниз, захлебываясь раскаленным песком. Когда небо окончательно оказалось сверху, медленно сжимаясь, со всех сторон подступила темнота, Тайра услышала, как сердце дернулось в последний раз и замолчало на половине удара.

И настала тьма.

…Кони фыркали, таращили черные глаза и плевались пеной. Они стучали копытами по песку, выбивая облака пыли, и хотя, повинуясь безупречной выучке, следовали, куда было приказано, старались смотреть вбок, и казалось, что они обмениваются своим страхом, словно полагали, что никто из них назад не вернется. Мустафа первый раз видел такое поведение своих лошадей.

Сокол кружил на северо-северо-востоке, закладывая один круг за другим, и хотя сокольничий уже трижды приказывал ему вернуться, он словно не слышал команды. Мустафа поглядывал на Азхара, но тот сосредоточенно гнал коня, мечтая изловить глупую птицу и надеть ей на голову кожаный чехол. Все это Мустафе не нравилось. Еще утром ему показалось, что лошади не готовы, и не стоит так напрягать их перед скачками. Азхар захватил еще и птицу. Мустафа не стал перечить лучшему другу по такому пустяку. Птица так птица.

Мустафа чувствовал магию. Древнюю, сильную, с которой он сам никогда не сталкивался, но генетическая память поднимала со дна души страх и непонятную, неизвестно откуда взявшуюся, тоску, словно он упустил что-то сквозь пальцы, что-то очень близкое, без чего жизнь стала пустой и серой. Он пришпорил коня, пару раз хлестнул его плетью и вырвался вперед. Птица Азхара не просто так кружила над барханом.

Мустафа увидел не сразу. Он осадил коня, который продолжал хрипеть и рвать удила, снял притороченный к седлу ятаган и крадущимися шагами осторожно приблизился к телу.

Это была женщина. Девушка, лет двадцати, может, чуть старше, в лилово-красных синяках и в крови. Видимо, ее долго били. Она лежала на животе, положив голову на руку, словно прилегла отдохнуть, и Мустафа видел ее ресницы и следы слез на измазанной грязью щеке.

Крови было много, песок вокруг тела пропитался насквозь и теперь крошечными рубинами сверкал под лучами палящего солнца. Вся спина убитой была разорвана и превратилась в одну сплошную рану, и даже сквозь засыпавший обрывки плоти песок Мустафа видел розовую кость ее лопатки и части ребер. Вероятно, когда-то на девушке была одежда, но ее словно разрезало несколькими лезвиями, и неровные лоскуты прилипли к краям глубоких рваных ран. Бюстгальтер держался на одной бретельке, и ремень на джинсах был двумя отдельными полосками кожи.

Волосы с засохшими комьями грязи… Разбитые губы… Разрезанные запястья…

Мустафа внутренне содрогнулся, представив, что на ее месте могла оказаться одна из его жен или малолетняя дочь.

Азхар и еще трое его спутников подошли со спины.

– Убили и выбросили, – сказал Мустафа.

– Мертвая? – Азхар присел на корточки, и Мустафа увидел, как друга тоже на секунду сковал страх, когда он наткнулся взглядом на виднеющиеся сквозь лохмотья кожи кости.

– Абсолютно.

Азхар встал, зачем-то отряхнул чистые штаны, посмотрел в небо.