Ткань Ишанкара

– Амина! Амина! – он подставил крагу, призывая птицу к руке, но сокол всего лишь снизился на пару метров, а потом, как-то неуклюже раскинув крылья, тяжело опустился на тело, на неповрежденное плечо, пару раз моргнул и, склонив голову, провел ей по рваному краю раны, собирая клювом кровавый песок. – Амина? – Азхар поднес крагу почти к ее когтям, и сокол раскрыл клюв и истошно крикнул, и перья на его шее встали дыбом. – Совсем спятила, глупая птица, – с раздражением сказал Азхар.

Мустафа смотрел на сокола, тот моргал, открывая и закрывая блестящие черные глаза, и, казалось, охранял свою добычу.

– Что будем делать?

– Ничего, – ответил Мустафа. – Она не наша. Пустыня примет.

Он сложил руки и прочитал короткую молитву. Азхар повторил за ним и вздохнул.

– Что с птицей?

– Вернется, – сказал Азхар. – А нет – так нет.

Мустафа кивнул, и они, словно торопясь поскорее уехать, одновременно вскочили в седла.

Когда бархан стал неразличим в череде прочих, Мустафа нагнал Азхара и свистнул, чтобы тот обернулся в его сторону.

– Разве соколы – падальщики? – крикнул Мустафа.

– Конечно, нет, – крикнул в ответ Азхар. – Я же говорю, спятила птица.

Мустафа, удовлетворенный ответом, отстал. Он ехал вперед, полностью доверяясь коню, который следовал за лошадью Азхара, а сам не мог выбросить из головы глаза Амины и ее вымазанный кровью клюв. Его снова захватила тоска. Неизвестная женщина все же заслуживала погребения. Он остановил коня, помедлил и, ударив его ногами в бока, развернулся и поскакал обратно. Азхар притормозил, проводил Мустафу взглядом, покачал головой, махнул рукой, указывая направление, и трое его спутников последовали дальше.

…Мустафа спрыгнул с коня и уже без ятагана подошел к телу.

Амина была тут. Она уже разорвала девушке своими когтями второе плечо, но напрочь отказывалась улетать. Она пару раз моргнула и снова потерлась головой о разорванную плоть. Ее перья стали совсем красными.

– Что ты, Амина? – тихо спросил Мустафа. – Не понимаю.

Амина раскрыла клюв и еще раз крикнула, а потом опять провела головой по кровавому месиву на спине мертвой девушки.

– Ты ее знаешь, да?

Сокол моргнул. Мустафа осторожно протянул руку, понимая, что может остаться без пальца, если птица бросится на него, и замер над телом.

– Амина… Я тоже должен так сделать? – он еще чуть двинул рукой, почти касаясь нагретого солнцем тела. – Вот так?

Сокол молча моргал, чуть склонив голову набок. Мустафа осторожно дотронулся указательным пальцем до вымазанного кровью плеча… Амина мотнула головой, и он резко одернул руку. Сокол раскрыл клюв, но кричать не стал. Он еще раз дернул головой, стряхивая с клюва прилипший песок, и воззрился на Мустафу.

Мустафа снова коснулся правого плеча мертвой девушки и медленно провел ладонью вдоль рваных ран, собирая липкий от крови песок. Сокол утробно и как-то не по-своему ухнул, Мустафа вытер руку о штанину и еще раз попытался счистить песок с израненной спины… И не поверил своим глазам.

Между зияющими ранами на неровных полосках кожи, сохранившихся на лопатке, едва заметно виднелись следы нанесенной красной магической краской татуировки. Они проступали изнутри, просвечивали алым, маленькая когтистая лапка словно цеплялась за край разорванной плоти.

Мустафа отряхнул ладонь от окровавленного песка, достал из-за пояса спутниковый телефон, потыкал антенной в небо, поймал сигнал и набрал номер. Через четыре гудка трубку на той стороне сняли.

– Макс? – на хорошем английском для приличия спросил Мустафа. – Да пребудет с тобой милость Аллаха, лорд Хат-Хас. Звоню по делу. У меня тут одна из твоих… Как бы сказать… Ты бы забрал ее домой.

Иов

Год 1-й ректорства сэра Бергера, зима

Йен полубоком присел на подоконник, достал из пачки последнюю сигарету, прикурил и прислонился виском к стеклу. В больничную курилку звуки почти не долетали, можно было в сотый раз просмотреть уже до боли знакомые картинки и задаться не имеющими ответа вопросами.

У Йена никогда не было привязанности к никотину, но уже месяц сигареты в его кармане не переводились. Ему нужно было держать что-то в пальцах, и если это была не ее рука, это была сигарета.

Гиварш зря ругался и нарывался на конфликт, полагая, что Йен не предпринимает никаких действий. Йен уже столько раз выходил вовне в попытках увидеть ее и поговорить, но каждый раз она оказывалась все дальше, и стоило ему сделать шаг вперед, она уходила на десять назад, и Йен, чтобы не загнать ее за ту черту, из-за которой она уже не вернется, прекратил взаимное мучение. Он уже проходил через подобное. У человека должен быть выбор. О себе Йен старался не думать, Ишанкар в его голове вообще не всплывал.