Ткущие мрак

В отличие от Шерон она выглядела куда более эффектно и благородно. Что и неудивительно. Аристократка, пускай и не из герцогов, все равно остается аристократкой. Шелковое ли платье на ней или грязная и порванная за время пути через Мертвые земли юбка.

Моника провела ее через два крыла, а затем коридором, пол которого был выложен деревянным паркетом, отлаченным до зеркального блеска, а потолок словно сплетен из зимнего кружева. Вверх по лестницам, ступени которых укрыты алыми коврами, затем вниз. После – платформа, мягко движущаяся в прямоугольной шахте.

– Магия? – заинтересовалась Шерон.

– Не ведаю, госпожа. Подъемников во дворце много, иначе бы слуги и гости сбились с ног, поднимаясь в башни. Там очень высоко. Эти платформы существуют с тех пор, как здесь жили таувины. Во всяком случае, так говорят.

– Давно ты служишь герцогу?

Женщина если и удивилась вопросу, то ничем этого не показала:

– Уже больше десяти лет, госпожа. Когда-то я оказывала его светлости услуги, но сейчас работаю на одного из советников владетеля. Теперь мне приказано оказывать помощь вам.

– И ты этому рада?

– Я не вижу ничего оскорбительного, если вы об этом, госпожа. Тот, кто приходит служить во дворец Каскадов, обычно понимает, кто отдает приказы и кому следует подчиняться, если, конечно, желает, чтобы Ворота Печатей перед ним не закрылись. Служить здесь – достойная работа. И я хорошо ее исполняю.

В последней фразе была не похвальба, не гордость. В ней звучало достоинство человека, знавшего себе цену.

– Похвально. Я слышала, что у его светлости собственная цирковая труппа и она одна из лучших в мире.

– Вам нравятся представления цирковых?

Шерон отметила про себя слово «цирковые». Интересно, хотя, с другой стороны, это может быть всего лишь дань вежливости, или кто-то из хозяев Моники, увлеченный артистами, не терпит от слуг слова «циркачи».

– Те, что я видела – да. Бродячие цирки и люди, что выступают на площадях.

– В труппе его светлости лучшие. Победители фестиваля, звезды цирков. Каждый из артистов счастлив получить приглашение и остаться в Каскадном дворце, чтобы радовать владетеля и его гостей.

– А ты? – Шерон вспомнила кое-что.

– Простите, госпожа? – не поняла Моника.

– Ты больше не радуешь владетеля и его гостей?

Женщина в платье цвета слоновой кости запнулась, остановилась:

– Как вы?..

– Я выступала сезон в цирке. – И, видя недоверие в глазах служанки, добавила: – Один из перекати-поле, пять фургонов, маленькая труппа.

– И кем вы были? – Моника все еще сомневалась.

– Ассистентка метательницы ножей. И ты знаешь, что цирковые часто рассказывают обо всем, что видели, слышали от других коллег. От них мне известно о талантливой воздушной гимнастке Монике, которая поразила его светлость своим выступлением и была принята в труппу. Это ты?

Слышала она об этом от Тэо. О Монике, которая некогда была рядом с ним и выбрала золотую клетку вместо трясущегося фургона и дороги.

Маска спокойствия на мгновение оставила служанку, в первый раз появилось нечто похожее на искреннюю улыбку, пускай и печальную.

– В прошлой жизни, госпожа, когда мне было девятнадцать. Я выступала во дворце три года.

– А после?

Моника не хотела говорить, но ответила:

– Повредила запястье, и с выступлениями пришлось попрощаться. Но его светлость был благосклонен и позволил остаться. Меня научили другим… – пауза, словно она засомневалась в слове, – трюкам и остались добры ко мне. Я плачу, чем могу, госпожа.

Шерон подумала, что, возможно, Монике до сих пор больно от того, как сложилась ее жизнь. У нее был успех, она жила ради любимого дела. Ведь все цирковые дышат тем, что делают. И вот такой итог.

Из великолепной воздушной гимнастки, акробатки и эквилибристки, мастерством которая, по словам Пружины, ничуть не уступала ему, в служанки.

Она не собиралась ничего говорить сопровождающей о Тэо. Это не ее дело и чужая тайна. Он в городе и, если бы хотел, наверное, нашел бы способ связаться с той, с кем выступал когда-то и делил один фургон. Узнать что-то о ней, встретиться. Моника – это его прошлое и юность. А настоящее сейчас вместе с ним, возле новеньких фургонов «Радостного мира», балансирует у костра на деревянном шаре и смеется, взмахивая руками.

Оставшийся путь, занявший больше получаса, они проделали в молчании.

Дворец был полон слуг и вельмож, Шерон все время видела людей в перпендикулярных коридорах, освещенных залах. Слышала музыку, смех, разговоры. Не единожды проходила мимо гвардейцев, застывших на важных дворцовых перекрестках, у лестниц, подъемников, дверей.

Все, как один, высоченные светловолосые треттинцы с густыми бородами. Вид у них был лихой и пестрый, словно у какого-то отряда прожженных наемников: алые береты, бирюзовые куртки с дутыми рукавами и синими полосами на них, короткие штаны такого же цвета, кобальтовые гольфы и высокие сапоги. Вооружены «бычьими языками» – протазанами с невероятно широкими и длинными клинками – и узкими кинжалами, которым больше подходило название «мечи».