На каком-то одном уровне сознания Белла хотела больше никогда эту вышивку не видеть. Она знала эту картинку-до мелочей. Двое детей, держащихся за руки и глядящих на улицу, со спины. Мальчик в голубой курточке с длинными рукавами и белых штанах, с длинными каштановыми волосами, коричневая шляпа (голландская или фламандская) – мягкая, в форме котелка, такая, какие носили мальчики в другом времени и других странах. Девочка в темно-красном платье с белым кружевным воротничком, с длинными светлыми волосами, уже шагнувшая в сторону улицы. Два дома поблизости, между ними улица, дальше стена и дерево. Старинный фонарный столб на тротуаре у края дороги.
И лицо женщины, наверное, их матери, которая глядит на них из полуоткрытого витражного окна, будто напоминает им, что взять в лавке, или о необходимости остерегаться чужих.
Ключевой момент.
Поскольку вдали (крохотный, как и все на этой вышивке крестиком, там, где дерево у стены) стоял именно такой чужой. Пешеход на тротуаре – стилизованное, минималистичное изображение, но фигура – знаковая в этой картине. Схематичный – всего семьдесят с половиной черных квадратиков стежками крестиком. Маленький и в то же время достаточно большой, в точности семьдесят с половиной квадратиков, каждые четыре образуют квадрат побольше, и эти большие квадраты располагаются в странном порядке – так, что силуэт получается будто зазубренный с одной стороны. Зазубренный человек.
Белла никогда не забудет эту фигуру позади фонарного столба подальше от домов, небольшую, схематичную, искаженную расстоянием. Дайте ей ручку, и она его нарисует, квадрат за квадратом, как клетки для игры в «классики». Это стало ее заклинанием на долгие годы.
Именно так они соединялись в целое. Мужчина в широкополой черной шляпе (или с уродливо деформированной головой) с двумя кусками, откушенными от его левого бока, уродующими тело, будто без трети ноги. Кривобокий, зазубренный человек.
И теперь Белле предстояло снова встретиться с ним. С силуэтом, стоящим над годами ее жизни, из-за которого она ставила дополнительные замки на своей большой зеленой двери и на внутренних дверях тоже, зеленая «Отвращающая» дверь, она где-то читала, что темно-зеленый сдерживает чертей и демонов.
– Если не возражаете, я поднимусь и посмотрю, – сказала Белла. – Наверное, становлюсь сентиментальной, как ты, тетя Инга.
– Сентиментальность – дело хорошее, милая, – ответила тетя. – В мире слишком много мерзости. Слишком много плохих людей. Старые идеалы – самые лучшие.
– Почему бы и мне с тобой не сходить? – совершенно неожиданно сказал дядя Сэл. – Мне кое-что наверху взять надо. Инга, нам надо обязательно попробовать тот новый «Дарджилинг», что ты купила. Уверен, Белла не откажется.
Белла была изумлена, обрадована и шокирована одновременно. Когда это дядя Сэл что-то делал по своей инициативе? Когда это он о чем-то думал заранее, о чем-то таком, что могло привести к конфликту с Ингой?
Прежде чем Инга успела наложить вето (попросить его заварить чай – в конце концов, ведь у нее сегодня день рождения), Сэл уже встал и пошел. Снова первым.
Белла мгновенно направилась следом, готовая бегом взбежать по лестнице и войти в ванную. Но должна быть какая-то причина.
– Дядя Сэл, – сказала она, подойдя к лестнице. – На самом деле тебе не обязательно это делать.
– Какая чушь, Белл. Должен же я когда-нибудь что-то сам сделать, а?
Он снова ее удивил:
– Но почему сейчас?
Четко и твердо, обдуманно. Она пошла по лестнице вперед него, он моргнул.
– Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – сказал он и пошел следом. – Меня эта вышивка тоже беспокоит.
Белла едва не свалилась с лестницы от изумления. Что он сказал?
– Что такое, дядя Сэл? – спросила она. Почувствовала дрожь в голосе.
– Беспокоит меня. Беспокоит тебя, – ответил он, стоя у нее за спиной. – Терпеть ее не мог всегда Силуэт вдали. Маленький и неправильный.