Тьма над Петроградом

Со стороны казалось, что красивый сероглазый мужчина нашептывает своей даме разные любезности, а она слушает их с благосклонностью.

Официант принес вина и закуски. Борис выпил и незаметно посмотрел на часы. До сбора основных участников операции оставалось полчаса. Первый шок прошел — возможно, помогло спиртное, возможно, Борис просто пообвыкся. Люди вокруг выглядели довольными жизнью — что с того, что это ненадолго? Борису нет до них никакого дела.

Румынский оркестр заиграл модный танец, несколько пар отправились танцевать.

— Боже мой! — в притворном ужасе Мари прижала руки к щекам. — Они же совершенно не умеют танцевать фокстрот! Видели бы это в Париже!

Борис встал и поклонился почтительно. Мари тоже встала и направилась за ним в центр зала. Там она положила руку ему на плечо, а он обнял тонкую талию, обтянутую малиновым шелком.

Музыканты заметили красивую пару. Оркестр оживился и поддал жару.

Они пошли в танце — легко, слаженно, как будто только и делали, что танцевали вдвоем. Мари не смотрела ему в глаза, внешне равнодушная ко всему, кроме музыки. Обостренным чутьем Борис отметил, что в зале стихли разговоры и все лица смотрят теперь на них.

— Нехорошо, — шепнул он Мари одними губами, — мы слишком заметны.

— Черт с ними! — пробормотала она в ответ, глаза ее смеялись, но губы были плотно сжаты, так что Борис засомневался, произнесла ли она эти слова.

Танец кончился, Мари пошла к столику, опустив глаза и не глядя по сторонам. Она жадно отпила из бокала, а потом спросила каким-то не своим высоким голосом:

— Скажите, Борис, вы верите, что можно все начать сначала?

— Верю, — тут же ответил он, — и вы должны поверить…

— Уехать далеко-далеко… в новую жизнь… — мечтательно сказала она, — неужели после всего возможно счастье?..

— Конечно, возможно! — улыбнулся Борис. — Ведь мы еще молоды и полны сил! Да если на то пошло, перед нами весь мир!

— Как мне надоел Париж, — вздохнула Мари, — с его нищими эмигрантами, озлобленными инвалидами, бандитами всех мастей! Нет, счастья не будет не только в России, но и в Европе, слишком сильны воспоминания.

— Что вы скажете об Америке? — смеясь спросил Борис. — Маленькое ранчо где-нибудь на западе, вы в ковбойской шляпе и с вот таким «кольтом» за поясом.

— Я люблю лошадей, — серьезно ответила Мари, — и не боюсь их совершенно. Из меня выйдет неплохой ковбой. Так что «кольт» на поясе будет у вас, это вы будете входить в салун, открывая дверь ударом ноги. И сапоги со шпорами, и кожаная жилетка… Только представьте: мы скачем вдвоем по ночной прерии, и дорогу нам освещает только луна. Йо-хо! — тихонько вскрикнула Мари и засмеялась.

— Так и будет! — Он накрыл ее руку своей и заметил, что время начала операции уже наступило.

* * *

Владимир Орестович подъехал к ресторану на черном служебном автомобиле. За рулем сидел Костя Лейкин, рядом с ним — Василий Лазоревский. Оба — доверенные люди Баранова, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы.

Сам Вольдемар сидел на заднем сиденье рядом с высоким сухим стариком в черном костюме. Старик этот держался скованно, сложив на коленях красивые руки с длинными музыкальными пальцами и прикрыв глаза тяжелыми, словно чугунными, веками. Он как будто не замечал, что с ним происходит и куда его везут. Костюм его был заметно поношен, но даже в таком костюме старик казался удивительно элегантным, и рядом с ним его молодые спутники выглядели настоящими босяками или уличной шпаной с Лиговки.

Автомобиль остановился перед рестораном. Баранов повернулся к старику и проговорил с натянутой улыбкой:

— Помните, Павел Аристархович: никаких фокусов! Ваша судьба находится сейчас в ваших руках!

— Вы и отчество мое вспомнили? — Старик поднял веки и насмешливо взглянул на своего спутника. — Это что-то новенькое! Раньше я у вас именовался исключительно «гражданин Ртищев»! Видно, очень большой личный интерес у вас в этом деле!

— Много себе позволяете, гражданин Ртищев! — огрызнулся Вольдемар, открывая дверцу автомобиля. — Выходите, мы приехали!

— Вот так — более привычно! — усмехнулся Ртищев, выбираясь на тротуар. — О, «Донон»! А я и не знал, что он снова открылся! Давненько я здесь не бывал! — Повернувшись к Баранову, старик спросил с самым невинным видом: — Мне руки за спиной держать, как на тюремной прогулке?

— Не паясничайте, Ртищев! — процедил Вольдемар сквозь зубы и направился к входу в ресторан, одной рукой прижимая к себе завернутую в чистый холст картину, с которой не желал расставаться и на минуту, а другой придерживая за локоть строптивого старика, как своего доброго приятеля. Василий Лазоревский, большой и медлительный, как медведь, плелся позади, держа руку с «кольтом» в кармане широких штанов. Костя Лейкин остался в автомобиле.

Словно добрые друзья, чекист и старый искусствовед спустились по ступеням в подвал, где размещался ресторан. Гардеробщик, представительный старец с лицом камергера, хотел взять у Баранова его сверток, но Вольдемар так зыркнул на него, что гардеробщик невольно попятился, вспомнив восемнадцатый год и революционных матросов, явившихся к нему в дом с обыском.