Тьма в хрустальной туфельке

Не было смысла тосковать по тому, что могло бы быть, когда уже случилось совсем иное. Понемногу к Элеоноре начали возвращаться силы, и действие морфия становилось слабее. Но Чарльз всё равно не отходил от неё, взбивал ей подушки, забирал тарелку сразу же, как Элеонора заканчивала есть. Казалось, ему тяжело давалось даже просто встречаться с ней взглядом, и всё же, когда девушка потянулась, чтобы взять его за руку, он тотчас же подскочил к ней, словно боясь, что одно лишнее движение может сломать её.

– Твоей вины нет, Чарльз, – сказала Элеонора.

Мужчина покачал головой:

– Мне не следовало пытаться забрать кольцо матери. Не будь я так глуп, нас бы не обнаружили!

Девушка подалась вперёд, схватила его за ворот рубашки, заставляя посмотреть ей в глаза.

– Ты последний, кого стоит в этом винить.

– Но это – моя вина, – возразил он. – Если бы ты не пережила такой шок… если бы я был рядом, когда отец говорил с тобой… Но он сказал, что, если я не верну заложенные в ломбарде вещи, он предъявит мне официальные обвинения. А я не хотел оставлять тебя одну, Элеонора, чтобы ты растила нашего ребёнка, пока я…

В его глазах блестели слёзы. Девушка бережно отёрла их, желая хоть немного облегчить его бремя. Что бы она ни говорила, он всегда будет винить себя. В ней он по-прежнему видел бедную, милую девушку, которую жестокий мир вокруг обманывал раз за разом. Невинную девушку.

Очень хотелось рассказать ему всё. Чарльз считал, что она потеряла ребёнка, и не знал, что она сделала на самом деле. Тайна придавливала её к земле, точно тяжёлые кандалы. Элеонора никому не рассказывала о черноглазой женщине, которая прокрадывалась из каждой тени. Никто не знал обо всех тех ужасных вещах, которые совершила незнакомка, ведь её никто даже не видел. Если Элеонора расскажет ему правду, между ними больше не будет преград. Наконец-то она могла бы разделить с кем-то это бремя, и Чарльз узнал бы её по-настоящему, увидел её как есть.

Эта мысль ужасала.

Как она могла рассказать? Это было всё равно что рассечь себе грудь, распахнуть грудную клетку и показать ему пульсирующий внутри хаос. А что, если Чарльз отвернётся? Что, если из всех именно он посмотрит на неё с ужасом и отвращением, если она расскажет ему, что сотворила?

Он решит, что она сошла с ума. Или хуже того – поверит ей и будет считать убийцей. Шок, неверие, страх, может быть, даже ненависть… Нет, Элеонора не могла допустить, чтобы Чарльз испытывал к ней такие чувства. Во всех остальных аспектах она была хорошим человеком, и пусть Чарльз никогда не увидит другие её стороны. Черноглазая женщина убила всех этих людей и прекрасно знала, что Элеонора этого никогда не хотела. Элеонора по-прежнему была доброй подругой, которая кормила и одевала Лею, когда та голодала. Подругой, которая всеми силами старалась защитить Ифе. И женщиной, которая искренне любила Чарльза.

Элеонора знала, что она – не убийца, и не желала, чтобы Чарльз видел её такой.

И потому она ничего не рассказала, а лишь погладила его по волосам, прижала ладонь к его щеке и смотрела, как он прикрыл глаза. Он так нуждался в ней, что сердце забилось сильнее.

– Я люблю тебя, – сказала девушка.

Чарльз обнял её, устроил у себя на колеях, словно она была маленькой девочкой. Элеонора уткнулась лицом в его грудь, чувствуя, как его слёзы капают ей на лоб, когда он целовал её волосы.

– И я тоже люблю тебя, – искренне ответил он.

Чувство вины обжигало изнутри. Девушка была рада, что он не видит её лица.

Чарльз уснул в кресле, склонив голову на плечо. Огонь в камине чадил и отплёвывался в туман, просачивавшийся сквозь дымоход, но этого было недостаточно, чтобы разбудить мужчину. Теперь, когда он спал, Элеонора видела новые морщинки на его лице и то, как обвисла на нём рубашка, прежде так хорошо сидевшая. Он и слышать ничего не хотел о том, чтобы спать в своей постели. Ей с трудом удалось убедить его хотя бы нормально есть, но даже тогда он велел относить его еду к ней в комнату.

Умиротворение не продлится долго.

Пока что она была в безопасности. Она всё ещё приходила в себя, и, пока не встанет с постели, Чарльз будет рядом. Но когда она оправится достаточно, чтобы уехать, её отправят прочь. Миссис Филдинг посещала её только однажды и, посмотрев Элеоноре в глаза, поставила её саквояж в изножье кровати. Ифе прокралась в комнату сразу после ухода экономки. Лицо ирландки было бледным, а глаза покраснели.

– Ох, Элла, – прошептала она, бросив взгляд на Чарльза, спавшего в кресле у кровати. – Я так сильно буду по тебе скучать!

Элеонора взяла Ифе за руку:

– Не придётся. Ты отправишься со мной.

На лице Ифе отразилось недоверие:

– Что? Но я… а как же Мишель? Мне ведь нужно оплачивать его лекарства. Я не могу отсюда уехать.

– Меня отправят в дом подальше отсюда. И мне выделят горничную. Я просила, чтобы это была ты. Ты по-прежнему будешь получать плату за работу и к тому же будешь подальше от всего этого.

Глаза Ифе просияли:

– А Дейзи тоже сможет поехать с нами?

– Я не могу забрать вас обеих. Прости.

Ифе отняла ладонь и поджала губы, стараясь не расплакаться.