Тьма в конце тоннеля. Обмен Райнеманна. Человек без лица.

Человеку в Лисабоне будет поручено организовать диверсионную сеть, предназначенную прежде всего для уничтожения вражеских военных объектов. Определенные люди станут действовать на оккупированной территории, имея базу для своих операций в нейтральной стране. Именно ими и воспользуется человек в Лисабоне. Ими и еще теми, кого обучит сам. Это будут группы агентов, владеющих двумя или тремя языками, забрасываемые через Францию в Германию. Сначала для наблюдений, а потом и для диверсий.

Даже англичане, располагавшие в Европе самой мощной разведсетью, пришли к выводу, что в Лисабон нужно послать американца. Британская разведка признала свою слабость в Португалии: ее люди находились там слишком долго, работали чересчур открыто. Кроме того, в самом Лондоне в последнее время поймали нескольких немецких шпионов. Пятому отделу британской разведки (Эм-Ай-5) доверять стало нельзя. Поэтому вскоре Лисабон перейдет в ведение американцев. Если они найдут подходящего человека.

Нужными качествами Дэвид Сполдинг, на первый взгляд, обладал. На трех языках он говорил с детства. Его знаменитые родители держали небольшую, со вкусом обставленную квартиру в фешенебельном районе Лондона у Белгрейв-сквер, зимнюю дачу в Баден-Бадене и роскошный особняк в городке артистов Коста-дель-Сантьяго. Там и вырос Дэвид. Когда ему исполнилось шестнадцать, отец, несмотря на возражения матери, отправил его в США заканчивать среднее образование и получать высшее. Сполдинг-младший учился в Андовере, Дартмуте и наконец поступил в институт Карнеги в Пенсильвании.

Конечно, разведотделу не удалось бы раскопать все это лишь по бумагам, что заполнил Сполдинг. О многом рассказал человек по имени Аарон Мандель.

Не отрывая глаз от высокого Худощавого мужчины у стены, Пейс перебирал в памяти подробности единственной встречи с Манделем, сравнивал его описание с тем, на кого смотрел.

Мандель значился в бумагах как менеджер родителей Сполдинга. Был известным в артистических кругах посредником, евреем, эмигрировавшим из России еще до революции семнадцатого года.

— Дэвид мне как сын, — признался он Пейсу, — впрочем, вам это должно быть известно.

— Отнюдь. Я читал лишь его автобиографию и еще кое-что по мелочам: отзывы учителей, рекомендательные письма.

— Скажем так: я ждал вас. Или кого-то вроде вас.

— Извините, не понял.

— Все просто. Дэвид много лет провел в Германии. Он, можно сказать, там вырос. Жил также и в Португалии. Помимо португальского и немецкого знает язык и диалекты соседней Испании… — сказал Мандель и улыбнулся, собрав морщинки возле глаз.

— Такого я от вас не ожидал, — честно признался Пейс. — Большинство людей не столь прозорливы.

— Большинство людей не жили, как евреи в царском Киеве… Так чего вы от меня хотите?

— Во-первых, узнать, делились ли вы своими предчувствиями со Сполдингом. Или с кем-нибудь еще…

— Нет, конечно, — мягко прервал его Мандель. — Говорю, он мне как сын. Зачем внушать ему подобные мысли?

— Слава богу. Ведь ничего может и не получиться.

— Однако вы надеетесь, что получится.

— Честно говоря, да. Но сперва я хочу кое в чем разобраться. Прошлое Дэвида кажется мне довольно необычным и противоречивым. Начнем с того, почему сын известных музыкантов пошел в инженеры. А потом, — я уверен, вы меня поймете, — если согласиться с тем, что сын стал инженером, кажется совершенно нелогичным, что его основной заработок составляет… игра в радиоспектаклях. Все указывает на противоречия в характере. И даже на его неустойчивость.

— Вы, американцы, страдаете манией последовательности. Не скажу, что это плохо. И впрямь: я вряд ли стану хорошим нейрохирургом, а вы, сможет, и научитесь тренькать на рояле, но в Конвент-Гардене не выступите никогда… На ваши вопросы ответить легко. И, возможно, тогда обнаружится та самая логика, отсутствие которой вас тревожит. Вы представляете себе мир сцены? Это сущий ад. А Дэвид жил в нем почти двадцать лет. И я подозреваю… нет, уверен… этот мир ему опротивел. А люди так часто не замечают свойств характера, без которых хорошим музыкантом не станешь. Наследственные свойства. Великие музыканты зачастую были одаренными математиками. Возьмем, к примеру, Баха…

По словам Аарона Манделя, Сполдинг нашел свое призвание на втором курсе колледжа. Прочность, незыблемость построек вкупе с точными инженерными расчетами стали противоядиями от переменчивого мира искусств. Но потом в Сполдинге взыграло и нечто другое, тоже унаследованное от родителей. Самолюбие, стремление к независимости. Ему захотелось добиться успеха, прославиться. А в тридцатые годы младшему инженеру огромной нью-йоркской фирмы, только что окончившему колледж, сделать это было нелегко. Дэвид не имел ни капитала, ни стоящих заказов.