Тьма знает

Осенние циклоны стали реже, погода улучшилась. Конрауд пытался сполна насладиться ласковыми солнечными осенними днями и отправлялся на долгие прогулки по заросшей лесом долине рек Этлидараур. Он был уже не так ловок, как раньше, тело стало менее гибким и проворным, суставы, ноги и спина побаливали. А в остальном здоровье у него было отменное, он редко недомогал, только принимал в день одну таблетку для снижения холестерина в крови — и больше ничего.

Во время одной из таких прогулок он позвонил Сванхильд.

— Тебе еще что-нибудь известно о том орудии, которым был убит Сигюрвин? — спросил он. — У тебя есть какие-нибудь соображения, что это могло быть?

— Наверное, труба или арматура, какой-нибудь тяжелый предмет, может, монтировка. Что-нибудь, склонное ржаветь. В ране мы нашли фрагменты ржавчины, а сейчас исследуем следы других веществ или оставшуюся грязь. Он получил два удара. И это не несчастный случай. Он ни на что не упал. Его кто-то ударил с целью нанесения увечий. Ты Марту не расспрашивал?

— Нет, — ответил Конрауд. — Значит, оба удара пришлись по затылку?

— Можно представить, что нападение застало его врасплох. К нему кто-то незаметно подкрался. Я не нашла никаких признаков того, чтоб он хоть как-то защищался. Других повреждений на теле нет. Судя по всему, он обладал отменным здоровьем, потому что был молод.

— А есть какие-нибудь объяснения тому, почему его затащили на ледник? Какая им от этого выгода?

— Если надо что-то спрятать — чем ледник хуже других мест?

— Но мы-то про него не подумали.

— Ты от меня все время будешь бегать? — спросила Сванхильд, когда Конрауд собрался закончить разговор.

— Не знаю, — ответил он. — Но мы же с тобой разговариваем?

— Не о том, что важно.

— По-моему, я от тебя вовсе не бегаю.

— Ты так поступал с тех самых пор, как она заболела, — сказала Сванхильд. — Может, тебе пора перестать?

— Мне надо было рассказать ей все о нас.

— А чем бы ей это помогло?

— Не знаю, но мне бы точно полегчало, — ответил Конрауд. — Я должен был бы рассказать ей все-все, да так и не стал, а потом уже было поздно.

На этом разговор завершился, и Конрауд продолжил свою прогулку вдоль Этлидараур. Раньше тем же днем у него были дела в центре города, он заходил в Центральную больницу и ненадолго встретился с больничным пастором — последним человеком, с которым Хьяльталин разговаривал перед смертью. Этого пастора Конрауд знал и считал его приятным человеком. В свое время пастор даровал им утешение, когда усилилась болезнь Эртны. Он все знал о Конрауде и Хьяльталине и сказал, что почти ждал, что Конрауд к нему заглянет.

— А в целом у вас как дела? — спросил пастор, пока они сидели в больничном коридоре.

— Спасибо, хорошо, — ответил Конрауд. — Стараюсь не скучать.

— Это хорошо, — ответил пастор — человек лет пятидесяти, со спокойными манерами, тихим убаюкивающим голосом, который он никогда не считал нужным повышать. — Наверное, вы хотите что-то узнать про Хьяльталина? Или я ошибаюсь? Вряд ли вы начали верить в Бога?

Конрауд улыбнулся. Однажды они дискутировали о божественном, но дискуссия получилась довольно односторонней. Конрауд — знакомый с Библией атеист — считал идею Бога абсолютно нелепой, заявлял, что не верит в идею творения, а догмат о трех лицах (Бог — Иисус — Святой Дух) считал в лучшем случае непонятным. Кто такой этот святой дух, спрашивал он. Разве его не изобрели на каком-то церковном соборе? На конференции!? Мол, кто за троичность, поднимите руки! Конрауд начал сердиться. Пастор — малорослый, плотный, по имени Пьетюр, — не стал с ним спорить.

— Он так и не признал свою вину, — немного помолчав, сказал Конрауд. — Я думал: а вдруг он под конец что-нибудь сказал? Я виделся с ним в тюрьме за несколько недель до его смерти.

— Он мне рассказывал.

— Выглядел он скверно.

— Да, его состояние резко ухудшилось. Но он не считал, что виной этому пребывание в тюрьме. Хьяльталин был рад, что вы к нему заглянули. Он об этом говорил.

— Я спросил: раз уж он в таком положении, не желает ли он сказать правду, ведь ему все равно нечего терять. Но толку от этого не было.

— Разумеется, содержание нашего с Хьяльталином разговора не подлежит разглашению, — ответил пастор, — но если вы ищете что-нибудь в таком роде, то я отвечу вам: он заявлял то же, что и раньше.

— Он вообще говорил об этом деле?

Пастор задумался.

— Если честно, его мысли были сосредоточены не на нем. Мы с ним беседовали о других вещах.

— А о леднике он что-нибудь говорил? О замужней женщине? Об Эскьюхлид?

Пастор помотал головой.

— Его навещало много людей? — спросил Конрауд.

— Нет. Его родителей нет в живых. Сестра живет за границей и не успела приехать вовремя. Она побывала на похоронах, а потом снова — к себе домой. Я не видел, чтоб к нему приходило много друзей. Он был один, всеми покинутый. Не знаю, может, другие от него отвернулись из-за всей этой истории с Сигюрвином.

— Может быть, — согласился Конрауд.

— Вечером или ночью перед его кончиной… совсем из головы вылетело…

— Что?