Боже, ты показываешь зимуМне, чехлы и валики ее,Тишину, монашескую схиму,Белый снег, смиренье, забытьё,И, организуя эту встречу,Проверяешь десять раз на дню:Неужели так и не замечу,Чудных свойств ее не оценю?Оценю, но словно против воли,Еще как! – желанью вопреки,Все ее чуланы, антресоли,Где лежат платки, пуховики,Все сады, парадные палатыИ застенок заднего двора…Есть безумье в этом сборе ваты,Меха, пуха, птичьего пера.Боже, ты считаешь: я утешенРыхлой этой грудой, тишиной.Мы имеем дело с сумасшедшей!Приглядись к ней пристальней со мной:Сколько белых полочек и полок,Всё взлетит, закружится, чуть тронь.Я боюсь усердья богомолокИ таких неистовых тихонь.«Первым узнал Одиссея охотничий пёс…»
Первым узнал Одиссея охотничий пёс,А не жена и не сын. Приласкайте собаку.Жизнь – это радость, притом что без горя и слезЖизнь не обходится, к смерти склоняясь и мраку.Жизнь – это море, с его белогривой волной,Жизнь – это дом, где в шкафу размещаются книги,Жизнь – это жизнь, назови ее лучше женой.Смерть – это кем-то обобранный куст ежевики.Кроме колючек, рассчитывать не на что, весьБудешь исколот, поэтому лучше смиритьсяС исчезновеньем. В дремучие дебри не лезьИ метафизику: нечем нам в ней поживиться.«Облака выбирают анапест…»
Облака выбирают анапест,Им трехстопная мера мила.Я послушен их воле, покладист,Хорошо мне сидеть у стола.Небосвод по-весеннему вымыт,И на синем клубятся они.Их никто у меня не отнимет.Я присвоил их все, извини.Ключевое, опорное словоОтвечает за нужный мотив.Хаотично летят, бестолково,Дым фабричный с собой прихватив.Я прибрал их к рукам на минуту,Уподобил садовым цветам,Но глаза отведу – и забуду,И легко их другому отдам.Я и метки на них не оставил,И, в руках подержав, не измял.Нет для них ни законов, ни правил,И возможен любой интервал!«Заходили мы к даче с дремучей, лесной стороны…»
А. Пурину