То, что вы хотели

Наша подготовка заключалась в изнурительных многочасовых репетициях. Они проходили в самой глубине внутреннего парка Ватикана, где, не пожалев денег, выстроили Храм Гроба Господня в натуральную величину. Мистерия должна была происходить на крыше церкви, точно над местом распятия Иисуса. Там установили массивный крест из дорогущего дерева и нечто вроде трибуны под ним. По задумке авторов, зрителями предстояло стать туристам, толпившимся во внутреннем дворике храма, а также случайным прохожим снаружи. Чтобы не было давки, предупреждать о шоу никого не планировали, хотя прямая трансляция предполагалась на весь мир. Репетициями руководил какой-то сумасшедший, но по всей видимости гениальный старик-режиссер. Когда-то он сильно прогремел, сняв несколько сериалов из жизни Ватикана, но потом звезда его закатилась. Девяностолетний дедушка яростно матерился в мегафон, бешено жестикулировал и ловко управлялся с многочисленной массовкой. Все было продумано до мелочей, так что передвигались мы исключительно по расставленным меткам. Идешь сюда, потом туда, потом на следующую метку, а тут поворачиваешься и произносишь текст. Через неделю приступили к репетициям в костюмах. Я выходил в белом льняном одеянии, брюки и легкая рубашка навыпуск, папа Том – на контрасте – в простой черной сутане. Воины секты Князя мира сего были облачены в кроваво-бурые маскировочные халаты. “Где это, интересно, в таких нарядах можно замаскироваться?” – подумал я удивленно, и бодрый старик-режиссер тут же ответил на мой не высказанный вслух вопрос:

– Понимаете, Князь, цвет – это все. Слова не важны, смысл не важен, а цвет важен. Давным-давно, когда первые полулюди-полуобезьяны еще не овладели словом, Бог разговаривал с ними цветом. Закат, рассвет, саванна в лунном свете, лазурь моря… Вы разве не замечали? Смотришь на оранжевое солнце, тонущее в океане, и сразу становится ясна вся печаль человеческой жизни. Нет, цвет – это основное. Представьте: железная непреклонность черной сутаны церкви, белые одежды раскаявшегося грешника, красные дьявольские посланцы ада. Я еще и с учеными договорился: солнечного затмения они мне не обещали, но тучку, небольшую такую тучку, скрывающую солнце, когда вас будут прибивать к кресту, гарантировали. И маленький лучик сквозь нее в момент вашей смерти. Маленький, крошечный лучик… Это гениально, художники еще тысячи лет будут рисовать этот лучик. А ведь ничего сложного, просто дрон с фонариком в глубине тучки. И заметьте, лучик будет слегка оранжевым, как символ заката нашей декадентской человеческой цивилизации. Оранжевый финальный лучик и лаконичные титры под Баха… – По лицу старика блуждала мечтательная, сладострастная улыбка, он напоминал маньяка, упивающегося зрелищем растерзанной жертвы. – И трусы, трусы… Обязательно трусы… У грешника девственно белые, а у святого цвета глубокой, синей до черноты ночи… И шарик, шарик раскусить нужно… Один с красным соком, другой с белым и мутным… На синем фоне трусов белая предсмертная жалобная блевота… А глаза глубокие, но больные, оранжевые глаза, конец мира в них… И струйка крови у грешника на белом фоне трусов, как черта всему, что было… Красная черта, учительница ошибку так подчеркивает… Дьявол распятый и раскаявшийся… И вращение, вращение, вращение…

Смотреть на режиссера было не столько страшно, сколько противно. Чтобы прекратить его отвратительное, на грани порнографии, словесное паскудство, я несильно тряханул старика за плечи и громко спросил:

– А крест, где второй крест?! Я его не вижу.

– Что? – очнувшись от грез, непонимающе посмотрел на меня режиссер. – Что вы сказали?

– Я говорю, крест где второй? Нас же двое.

– А, крест… – понял наконец старик. – Крест непременно должен быть один. Бог и дьявол, святость и порок – это две стороны одной медали. Не надо их разъединять, люди не поймут. Наступает время синтеза. Вас с Папой прибьют к одному кресту, но с разных сторон. Это объем дает. Время 3D, понимаете, наше время 3D… И нет сейчас одной-единственной правды: крест вращается, и правда вращается. Сегодняшнее добро назавтра зло, и наоборот. Крест – это пространство, а вращение – время… Красные создания ада будут вращать крест по часовой стрелке, такие вот часы, они всегда такими были, но только я сумел, только я выразил…

“Псих, – подумал я. – Впрочем, все мы психи”. И послушно отошел к указанной режиссером метке.

* * *

– Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа, сын мой?

– Верую.

– Отрекаешься ли ты от дьявола?

– Отрекаюсь.

– Раскаиваешься ли ты в своих грехах?

– Раскаиваюсь.

– Сектанты пошли! Живее, живее, что вы как сонные мухи! Пиротехника. Взрывы. Дым, дым, задымление. Командир, текст, текст, текст, твою мать!!! – Старик-режиссер орет в мегафон так, что закладывает уши. От дыма хочется кашлять. Когда он рассеивается, посланцы ада держат связанного папу Тома, а их командир в кровавом маскировочном халате раскатисто рычит в микрофон:

– Слава светоносному Люциферу и его земному воплощению Князю мира сего! На колени, рабы!

Массовка падает ниц, вместе с нею опускаюсь на землю и я.