О, вот и случилась у меня своя Гефсиманская молитва! Все предначертано, и все по канонам. Сомнение – это же так естественно, так по-человечески… Увлекшись размышлениями, я и не заметил, что нас наконец загримировали. Куда-то подевались говорливые монашки, и в бункере остались только мы с папой Томом, не считая, конечно, нескольких спецназовцев-андроидов, охраняющих вход. Впрочем, нет, в дальнем углу сидит еще неизвестно откуда взявшийся блеклый человек в белом халате. Перед ним на маленьком столике – два стакана с водой. Он сыплет в них невесомые белые порошки, а потом тщательно размешивает смесь ложечкой. Когда осадок в стаканах исчезает, он ставит их перед нами и молча удаляется.
– Что это? – спрашиваю я у папы Тома.
– Слабительное, – спокойно отвечает он мне. – Обгадиться на кресте – это худшее, что можно вообразить, это перечеркнет всю затею. Поэтому выпей.
“А как же Христос? – с ужасом думаю я. – Тогда же таких слабительных не было…” Мне хочется отшвырнуть стакан и убежать из бункера, но воля побеждает. Я беру стакан и выпиваю его залпом. Я полностью овладел собой, даже усмехаюсь внутренне: “Вот и чаша с ядом подоспела, с современным таким, соответствующим духу времени. Забавно”.
Сидим, ждем, не смотрим друг на друга. А чего смотреть? Мы с ним не настолько близки, чтобы делиться интимными переживаниями. Смешно и стыдно немного, кому рассказать – не поверят. Начинает урчать в животе. Я прислушиваюсь к себе. Ничего, пока терпимо. Не хочу бежать в уборную первым. Не знаю почему, но не хочу. Том, видимо, тоже не хочет. По его напряженному лицу заметно, что терпит он из последних сил. Ну-ну, посмотрим, у кого воля сильнее… Он все-таки не выдерживает, бормочет зло, глядя в сторону: “Я в туалет” – и пулей вылетает из бункера. Подождав для приличия пару минут, я направляюсь по его маршруту. Последняя в моей жизни дефекация много времени не занимает, видать, настолько приблизился к святости, что и дерьма во мне не осталось. Есть только печаль, не сказать, что светлая, но и не темная, средняя… Средняя, спокойная печаль нейтрального серого цвета. Ничего мне уже не хочется, ни с кем уже себя не сравниваю, прихотливости жизни не удивляюсь. Возвращаюсь в наш бункер и просто жду, когда это все закончится…
Папа римский находится на толчке уже неприлично долго, больше получаса. Это же сколько в нем дерьма… Грехи, тяжкие грехи не отпускают его с унитаза и с этого света. А ведь он святым считается, в отличие от меня… Я представляю грехи непогрешимого папы. Раздавил бабочку, наступил на червяка, возлюбил смердящего ближнего лишь с половиной положенной страсти. Все относительно, раз выбрал себе жесточайшую в моральном плане систему координат, так изволь соответствовать. Вот мне, например, и человечество погубить не грех, потому что координаты у меня пластичные, всегда несся, куда ветер дует… Я продолжаю выдумывать смешные грехи папы Тома, и каждый последующий веселит меня больше предыдущего. Улыбаюсь, смеюсь, потом хохочу во весь голос. Знаю, что нервное, и все равно хохочу. Случайно взмахнув рукой, роняю на пол планшет Тома. Не переставая смеяться, на автомате подбираю черный прямоугольник, и мне в голову приходит совсем неуместная в такой ситуации идея. А что, если заглянуть в планшетик? Это же не просто компьютер, это натуральное хранилище человеческой души. По крайней мере, у девяноста процентов людей это так. Ну-ка, ну-ка… Планшет запаролен, но когда это меня останавливало? Тряхну стариной напоследок… Я набираю 00.00.0000, и… Получилось! Мастерство-то не пропьешь, помнят руки, помнят! Какой еще пароль может быть у главы католиков? Только день рождения Христа. Люди в массе своей очень предсказуемы.
Я рассматриваю иконки на главной странице. Иконки… Какое правильное слово. Вот он, современный храм, я сам приложил немало усилий, чтобы эта железно-стеклянная штуковина стала храмом. А вот и иконостас: