То, ушедшее лето

В сорок третьем было поспокойней, а вот в следующем, уже с ранней весны, опять начались неприятности и то, что было с огромным трудом воссоздано, грозило рухнуть как карточный домик. А для Жанны началось что-то и вовсе несусветное: ей сделал предложение доцент из университета, ею увлекся высокий эсэсовский чин, и, кажется… кажется, она увлеклась сама. Мальчишкой, у которого молоко на губах не обсохло, гимназистиком несчастным. В такого не влюбляться надо, а кормить по утрам манной кашей. С ложечки. Но захлестнуло Жанну. Нечто совсем ей не свойственное. Какое-то материнское чувство, редко-редко, но пробуждавшееся при виде странного и симпатичного существа, имевшего счастье или несчастье быть моложе ее хотя бы месяцев на одиннадцать. Как тот неуклюжий смешной парнишка, с которым она познакомилась во дворце пионеров, в далеком сороковом.

Она тогда записалась в драматический кружок, и ставили они какую-то дурацкую пьесу. А потом были танцы… Ну да, все это так, но вот как именно они познакомились — вылетело из головы. Он ее провожал сто тысяч раз. Но не до дому, а до угла. Уж такое условие она поставила, не хватало еще, чтобы кто-то заметил этого веснущатого ухажера, и вообще это ее просто веселило — кавалер из шахматного кружка! Смех и слезы!

Над дверью задребезжал звонок. Жанна теперь реагировала на него с раздражением. Вернее, внешне это выглядело, как раздражение — страх часто выглядит именно так.

— Черт бы побрал эту лавку! — сказала Жанна. — На всякий случай перейдите в кухню.

Кит сказал: хорошо. И провел рукой по подбородку. Жанну эта привычка бесила. Только юнцы так трогают себя за подбородок, словно надеясь, что у них внезапно выросла борода.

В лавке оказался не один человек, а двое. Один из них, конечно же, был оберштурмбанфюрер. Почему «конечно»? Потому что с утра у нее было такое предчувствие. А предчувствие, как известно, штука необъяснимая, но срабатывает безукоризненно.

Немец на этот раз был в штатском. И Жанна подумала, что это дурной знак. Но как можно равнодушнее сказала:

— Халло!

Сказала и тут же почувствовала, что голос прозвучал фальшиво. За эту фальшивость она отчаянно рассердилась на себя. «Какого черта!»

Впрочем, «черт» относился не только к фальши, проскользнувшей в ее голосе. Это значило еще: какого черта я должна отдуваться за всех! Почему черт где-то носит Арманду, почему патер ностер обещал вернуться к пяти, а сейчас уже двадцать минут шестого! Почему, почему, почему… И главное, почему мне очень не по себе?

Внешне она выглядела почти агрессивной.

Глаза поблескивали, будто в них капнули атропину. Голова, слегка откинутая назад, придавала ей вид надменный и даже несколько царственный — в тех пределах, конечно, которыми ограничивала ситуация. Ну и вообще вся поза… Жанна еще в детстве инстинктивно чувствовала власть позы. Так же, как лицо может предельно выразить страх, надежду, раскаяние или радость, не менее точно их может выражать и тело. Просто мы не задумываемся об этом. В лучшем случае говорим: он сидел с опущенными плечами. Или: шел, сгорбившись от горя. А вы когда-нибудь смотрели на живот? На живот рассерженной девушки? Вы смотрите на ее ноздри, потому что вам с детства внушили, что они раздуваются от гнева. Ничего подобного — ноздри как ноздри. А вот если вы приглядитесь к обтянутому платьем животу, вам откроется нечто чертовски необычное. И еще посмотрите на ноги, на колени, на ступни. Каждый дурак видит руки. Но руки умеют себя вести, а ноги нет…

Напротив Жанны стоял Эспозито Хугенхайм. Подполковник. Оберштурмбанфюрер — на идиотском наречии черного корпуса. Эспозито было одно из трех, записанных в метрическом свидетельстве, имен. Первым из них — Эбенгард — его звал отец. Вторым — Удольфо — называли в школе. Третьим — два человека. Он сам и мать. К третьему имени иногда придирались. Оно было откровенно не арийским. Потом разводили руками. Он был арийцем по меньшей мере в седьмом поколении.

Жанна была его типом женщин. У каждого мужчины, если верить иллюстрированным журналам, есть свой тип. У одного это полные, мягкотелые блондинки. У другого — кареглазые, длинноногие и большеротые брюнетки с бюстом стиральной доски. У третьих — женщины с маленькой ножкой… Да, да, какой-то тип есть. Но не надо упрощать.

Он пришел сегодня под предлогом. А часто ли мы приходим без предлога? Он пришел под предлогом Шпенглера. У него не хватало томика в «Закате Европы». Кроме того, ему нужен был Лопе де Вега, но его он оставил на следующий раз.

— Жанна, — сказал подполковник, — вы не забыли про мой заказ?

— Ваш заказ? А, Шпенглер, да? Мы получили его, но надо брать целиком, разрознять такое издание нам невыгодно. Оно будет стоить вам пятнадцать марок.

— Двадцать, — сказал подполковник. — Я знаю, сколько стоит Шпенглер, и не хочу ввести вас в убыток.

— Ладно, — сказала она, обретая свой обычный стиль, — забирайте своего Шпенглера и гоните монету.

Потом обратилась к парню:

— А вам чего?

— По-по…