Тобор Первый

Суровцев долго стоял, прислушиваясь к тихому плеску речной воды. Ему вдруг ужасно захотелось выкупаться, хотя от одной мысли о ледяных волнах мурашки побежали по коже.

От поймы к речке вел довольно крутой спуск. Иван двинулся вниз, придерживаясь за кусты и ежесекундно рискуя сломать себе шею.

Он небрежно бросил одежду на какие-то торчащие ветки и шагнул в воду. Холодная влага обожгла тело. Речка была не такой уж маленькой, как казалось сверху. Во всяком случае, было где поплавать.

Иван в четыре взмаха выплыл на середину реки, нырнул, затем вынырнул, отфыркиваясь и выплевывая воду, от которой заломило зубы, и, не удержавшись, совсем по-мальчишечьи выкрикнул:

– Здорово!..

Каждая клеточка тела отмякла, наливаясь восхитительной свежестью. Позабыв о времени, Иван плавал, дурачась, шлепал по воде, хохотал во все горло, распугивая ночную тишину. Немного угомонившись, он уцепился за какую-то корягу, торчащую близ берега из воды, и подумал вслух:

– Будь жив сэр Исаак Ньютон, он непременно изобрел бы свой четвертый закон. И сформулировал его примерно так: «Купание в ледяной воде снимает усталость».

Стоп. Усталость?! Пораженный неясной еще мыслью, Суровцев застыл на месте, не обращая внимания на то, что коряга, за которую он ухватился, начала медленно погружаться в воду. В следующее мгновение Суровцев торпедой выскочил из воды. Берег был мягок, податлив и адски холоден. Тяжело дыша, поминутно проваливаясь в бочажины, полные до краев воды, он долго искал на ощупь сброшенную впопыхах одежду. А, вот он, этот куст. Рука наткнулась на какой-то продолговатый тяжелый предмет в кармане куртки. Батарейка! Как он мог забыть о ней? Батарейку сунул ему в карман Васька, когда Суровцев уходил из дому, торопясь на испытания и волнуясь, словно школьник перед решающим экзаменом. Да так оно, собственно, и было…

Когда же он вышел из дому-то? Неужели только позавчера?.. А кажется, с тех пор пролетела целая вечность.

Суровцев попытался стоя надеть брюки, но от нетерпения никак не мог попасть ногой в штанину. Тогда, бросив безуспешное занятие, он включил фонарик, приладил его над собой, на ветке, затем достал истрепанную записную книжку, с которой никогда не расставался, отыскал чистую страницу и, клацая от холода зубами, погрузился в расчеты.

Желтый узкий луч детского фонарика падал на структурные формулы, которые торопливо выводил дрожащий фломастер Суровцева. Сквозь чащобы формул, сквозь липкую вязь интегралов продирался старший научный сотрудник-воспитатель к истине, простой и непогрешимой, которая вдруг блеснула вдалеке в великий миг откровения, снизошедшего на него во время купания в холодной воде речушки.

Небо на востоке чуть заметно посветлело, когда Иван Васильевич оторвался наконец от записной книжки. Конечный вывод он обвел в кружочек и поставил рядом четыре восклицательных знака.

Боже мой, так просто! Как он мог раньше до этого не додуматься? И как никто из ученых не нашел решения, которое, можно сказать, витало в воздухе?!

Теперь остается как можно быстрее добраться до Акима Ксенофонтовича.

Наскоро одевшись, окончательно закоченевший Суровцев решил: «Побегу босиком, так быстрее будет!» – и рванул вверх по откосу. «Как только ночью жив остался…» – удивился он мимоходом, с трудом преодолевая крутой склон.

Ветки больно хлестали по разгоряченному лицу, хвоя колола босые ноги, в голове билась одна мысль: скорее, скорее! Записную книжку, не доверяя собственному карману, Суровцев сжимал в кулаке.

Между тем занялась поздняя зорька. Она разгоралась медленно, словно бы нехотя.

Бежать было тяжело, потому что все время приходилось петлять между деревьями. Нет, однако, худа без добра – Суровцев скоро согрелся.

Он все бежал и бежал, переходил на шаг и снова срывался в бег, но тайга и не думала редеть. И ни одна тропка, как на грех, не пересекла его путь.

Наконец впереди показался просвет. Суровцев прибавил шагу, хотя силы его были на исходе. Увы, это была всего лишь просека. Широкая, ровная – в линеечку, она уходила вдаль, сколько хватало глаз, впадая, словно река, в бледную зарю. «Заблудился!..» – мелькнула мысль, от которой упало сердце. Да, вечером, идя к речке, он эту просеку не пересекал.

Мышцы сразу налились тяжестью, Иван Васильевич без сил прислонился к сосне, переводя дух.

«Если опоздаю к восьми, когда Тобор должен получить сигнал к возобновлению испытаний – тогда все, крышка, – отрешенно и спокойно, словно речь шла о чем-то для него постороннем и маловажном, подумал Суровцев. – Представитель Космосовета наложит вето на испытания, это уж как пить дать. Едва ли Аксен сумел его убедить в чем-либо, не обладая вот этой простой разгадкой…» – поднес он к глазам такую бесполезную теперь записную книжку.

Сзади послышался слабый шум – так шелестят листья на ветру. Суровцев обернулся.