Точка

– Извините, что я – это не он, – Вячеслав Иосифович Июльский собственной персоной держал меня за руки и демонстрировал улыбку Чеширского кота.

– Что вы тут делаете? Отпустите! Откуда вы знаете, что я здесь? Преследуете меня? – оттолкнув Июльского в сторону тумбы с афишами, я отбросила в другую сторону зонт и выбежала на тротуар.

– Людмила, вы с ума сошли? Куда же вы? Давайте поговорим! Подождите! – голос Июльского смутно пробивался сквозь завесу дождя.

Я бежала со скоростью олимпийских спринтеров. Но хозяин фирмы «Июль-сервис» оказался быстрее, и наша гонка финишировала как раз напротив вышеупомянутого кафе «Три талера».

– Людмила, это детство. Прекратите бегать! Мы не дети, – Вячеслав тяжело дышал.

– Что вам нужно? – дрожащей рукой я ослабила сбившийся у шеи узел вязаного шарфа.

– Сейчас объясню. Давайте в кафе зайдём, поговорим спокойно. Согласитесь, здесь не очень удобно. Ветер, дождь. Договорились?

– Конечно, это вам не на «Лексусе» разъезжать! Дождя боитесь?

– А вы, оказывается, дама, острая на язык! – он неожиданно по-доброму улыбнулся. – Зайдём, поговорим.

Разговаривать с этим снобом не хотелось, но тут вспомнилось обещание, накануне данное самой себе. Нужно помочь Мирре Львовне. А ради этого полчаса придётся потерпеть его присутствие.

– Что ж, давайте зайдём.

Тот же столик у окна. Та же немая иллюминация.

– Предупреждаю, у меня есть полчаса, потом ухожу, – обозначив время беседы, я почувствовала себя намного легче.

– Муж и дети? – Июльский скривил губы.

Я взорвалась от возмущения.

– Слушайте, какое вам дело, кто меня ждёт? Поговорить хотели? Говорите. Время пошло.

– Хорошо. Сразу признаюсь, что искал с вами встречи. Наводил справки. Караулил возле подъезда. И…

– Вы действительно шпионите за мной? По какому праву?

– Людмила Михайловна, выслушайте. Просто помолчите. Вот вам кофе, – он пододвинул миниатюрную чашку со свежезаваренным напитком, – понимаете, я человек состоявшийся, мне сорок два года. Всё, вроде бы, есть. Жильём обеспечен. Работа устраивает. Машина хорошая. А радости нет. Нет семьи, детей. Не получается. Сейчас понял, как это важно, как нужно. Раньше что – шальные деньги, такие же дамы. Жизнь пролетела как ураган. А вас увидел – и сразу вспомнилась детская мечта: вырасту и женюсь на самой красивой женщине на планете. Понял – вот женщина, с которой буду радоваться. Я бы даже сказал, что увидел в вас родственную душу. Думаю, мы подходим друг другу. Поверьте, это взвешенное решение. Единственное, чем не могу похвастаться, – характер скверный. Но я над этим работаю, – Июльский вопросительно смотрел то на меня, то на мои руки, судорожно сжимавшие белоснежную чашку.

Разочарование последних лет, напряжение последних дней, обида последних минут медленно сплетались в моей уставшей душе в напряжённую тёмную силу, готовую в любой момент выплеснуться на собеседника.

– Издеваетесь? Я похожа на юную дурочку, которая, открыв свой напомаженный ротик, будет слушать первого встречного? Выворачивайте душу где-нибудь в другом месте. В конце концов, это просто бестактно – искать встреч под чужой фамилией. Прощайте, господин Июльский. Надеюсь, что больше мы с вами не увидимся. Поищите себе невесту в другом месте, – тёмная сила приобретала очертания кипящей лавы.

– Людмила, выходите за меня замуж, – он выжидающе поднял руку. – Не отвечайте сразу, подумайте… дней десять.

Наглый Чеширский кот.

– И вы считаете возможным вот так, обманом, заманивать на свидание, потом, как танк, утюжить душу гусеницами пустых слов?

Чашка в руках нагрелась до неприличия. Я молча выплеснула её тёмное содержимое на светлый костюм Вячеслава Иосифовича Июльского.

* * *

2 марта 1942 года. Минск

Из детей нашей группы, что приехали сюда осенью, я больше никогда никого не видела. Сразу же меня и Энн Миллер заперли в комнате на втором этаже. Там стояли две кровати, возле них две тумбочки и один стул. Чтобы достать до окна, мы вставали по очереди на стул и смотрели на небо. Землю и деревья не было видно – для этого нужно залезть на подоконник. Но за это детей наказывают. Так сказала нам медсестра доктора Шульца – Эльза. Когда нас привели в эту комнату, она больно ущипнула меня за ухо за то, что я медленно шла по бесконечно длинному коридору.

А я так устала. Мне хотелось кушать, всю дорогу болел живот. Только Энн жалела меня как могла. Она гладила своей маленькой ладошкой меня по голове и тихонько пела песенку.

И вот мы здесь – в большом доме с деревянными дверями, за которыми кричат люди.

Что-то тяжёлое и страшное шевелилось в животе, когда в первые ночи из коридора мы слышали жуткие крики. Нам казалось, что кто-то ужасный ходил по комнатам и душил тех, кто плохо себя вёл. Мы с Энн бросались в дальний угол комнаты, натягивали на себя одеяло и до утра сидели, обнявшись, боясь пошевелиться и выдать своё присутствие этому ужасному чудовищу.

Я вспоминаю это сейчас и глупо улыбаюсь. Как хорошо было бы, если бы этот «кто-то ужасный» задушил нас в первую же ночь.