Точка и линия на плоскости

Из первого обстоятельства возникает задача чистой живописи или живописной формы. Живопись есть внутреннею необходимостью определенное сочетание красочных тонов. Сочетание безгранично тонкое и утонченное, безгранично сложное и усложняемое.

Из второго обстоятельства возникает задача рисунка, или рисуночной формы. Рисунок есть внутреннею необходимостью определенное сочетание линеарных плоскостей. Утонченность и сложность его бесконечны.

Первая задача, неразрывно связанная в действительности со второй, и является, в общем, великой задачей живописно-рисуночной композиции, которой суждено теперь же выступить с еще неизвестной доселе силой и преддверием которой служит так называемая «новая живопись». Само собою ясно, что это новшество есть не качественное (в самом корне корней), а количественное. Эта композиция, бывшая неизменным законом всякого искусства всех периодов, начиная с примитивного искусства «дикарей», должна именно в эту грядущую, на наших счастливых глазах начавшуюся Эпоху Великой Духовности быть важнейшим пророком, который ведет уже за собою и нынче яснозвучащие души и поведет весь мир.

Эта композиция будет построена на тех же, уже в эмбриональном виде известных основах, которые, однако, теперь разовьются до простоты и сложности музыкального «контрапункта». Этот контрапункт (которому еще нет слова в нашей области) будет найден дальше, в пути Великого Завтра, тем же вечно неизменным проводником – Чувством. Найденный и кристаллизованный, он даст выражение Эпохе Великой Духовности. Но каковы бы ни были его крупные или мелкие частности, все эти частности будут покоиться на одном величайшем фундаменте – на Принципе Внутренней Необходимости.

Куда идет «новое» искусство [176]

Всемирно знаменитый, большой ученый Вирхов сказал: «Вскрыл я тысячи трупов, а души увидеть не случалось». Большие люди всегда выражают свою эпоху. И вот большой человек невольно выразил в этих поверхностных и легкомысленных словах всю поверхностность и легкомыслие XIX века.

В эту эпоху обоготворения материи признавалось существующим только телесное, телесными глазами видимое. Тут уже сама собою упразднилась душа. Само собою опустошилось небо. Само собою оказалось, что жизнь, «даваемая один раз», прежде всего должна быть сделана приятной. Даже небольшой уцелевший запас «любви к ближнему», названной альтруизмом и уравненной с возвратным эгоизмом, ставил себе целью доставить не только себе, а и другому (или преимущественно другому) возможно большее количество материальных благ. Накопление же в той или иной форме материальных благ для себя стало единственной целью жизни для большинства людей. Наибольшее накопление этих благ с наименьшей затратой энергии (принцип экономической науки) стало идеалом человеческой деятельности, жизни. Все, ведущее к этой цели, а потому и ко всякому «удобству», стало главноценным. Полилась буйная река технических изобретений. Лучшие умы, сильнейшие таланты, геройская натура без колебания бросались в эту сторону жизни, потому что другая стала невидимой. Другой не было.

Она была. Но она сочилась скудным будто бы ручейком, заглушаемым ревом буйного потока. И этого ручейка не только не хотели, но и не могли услышать люди, оглушенные потоком. Все было положено к ногам материи. А также и искусство. Царил и правил в нем реализм (выразившийся в России движением передвижничества).

Вот почему никому не видные, в тиши творившие художники истинного искусства, которое вечно и никогда не прерывается, ни для кого не заметно положили начало нового звена вечной цепи, того звена, которое нынче так неожиданно свалилось на головы благополучных доселе реалистов и их публики. Непризнанно, однако геройски прожили так свою жизнь бежавший из городов и затерявшийся в горных вершинах Сегантини, бежавший из родной Швейцарии Бёклин, бежавший из родной Франции Гоген, скрывшийся в провинции Ван Гог и гениальный Сезанн. Это делалось в тиши, было затерто и запрятано в глубины.

А снаружи чем дальше, тем больше забывалась, терялась внутренняя ценность жизни. Оставалась явной на поверхности внешняя. И потому как только человек терял эту внешнюю ценность, так немедленно он оказывался перед пустым местом. А так как внешняя ценность зыбка и легко ускользает, то росли полки разочарованных, отчаянных. И их крик присоединялся к смущенному вопросу еще не отравленных жизнью и лишь готовящихся к ней: где смысл жизни? Где цель жизни?

И окрестное молчание отвечало: нет цели жизни.

Сгущался мрак, воздух спирался, выходы замыкались.

А непризнанная душа болела.

Околотившие себе руки о замкнутые двери, безнадежные сами этими же руками душили себя: нет цены жизни.

И полилась бурная река насилий, оскорблений, войн, убийств, самоубийств.