Точка опоры

Во время одной из встреч Вера Засулич в угоду надменности Плеханова раболепно предложила: "Ну, пускай у Георгия Валентиновича будет два голоса". Тот преобразился, принялся распределять отделы и статьи: то одному, это - другому. И тоном редактора, не допускающего возражений. И опять пришлось расстаться до утра. Плеханов вышел из комнаты, скрестив руки на груди. Аксельрод горько качал косматой головой. Вера Ивановна курила сигарету за сигаретой и в отчаянии ломала стиснутые пальцы. Потресов совершенно серьезно опасался, как бы она в атмосфере такой нравственной бани не покончила с собой... Но она побежала уговаривать своего кумира...

- Ну и как же теперь? - спросила Надежда Константиновна Мартова, перевертывая последний листок.

- Полностью шестерка еще не собиралась, - ответил тот и покрутил в воздухе тонким указательным пальцем. - Потресов лечится в Швейцарии. Плеханов шлет письменные замечания. Вера - милый человек, но, прямо скажу, не журналистка: ей недостает оперативности. Работаем мы вдвоем. Вы скоро убедитесь в этом.

Вернулся Владимир Ильич. Анна Ильинична встала, возвратила Мартову газету, невестку поцеловала в висок:

- Приходи ко мне в пансион. - Назвала адрес. - Тут недалеко. Ладно? Володя, - кивнула брату, - надеюсь, найдет время проводить тебя. Уж там-то мы с тобой наговоримся.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

- Слепов, на выход! На допрос.

- Господи!.. Да когда же это кончится? - Феофил Алексеевич, невысокий, курносый, с проплешиной на круглой, как арбуз, голове, истово перекрестился. - Спаси и помилуй...

В коридоре спросил надзирателя:

- Скажи, почтенный, опять к самому Зубатову? Ради бога...

- Не могу знать... Давненько сидишь. Может, к жандармам уже твое дело пошло. От них спуску не жди.

- Да говорил же я: невиноватый. Видит бог, никакой вины за мной нет.

- Виноват, не виноват - про то начальство знат. Зубатов наскрозь видит... Да что я с тобой?.. - сам себя упрекнул надзиратель и прикрикнул: - Разговоры!.. Не положено.

Слепова привели в "предбанник" - в комнату Евстратия Медникова, ближайшего подручного начальника Московской охранки. Тот доложил "самому"; посторонившись, пропустил арестанта, мотнул головой: "Что-то долгонько с ним Сергей Васильевич?.. Почитай, целый месяц..."

У Зубатова было правило: не передавать дел в жандармское управление для формального дознания до тех пор, пока не просеет всех через свое сито и сам не "побеседует" с облюбованными арестантами. А "беседы" его порой затягивались на несколько часов. И нередко он, проводив "собеседника", хлопал Евстратия по плечу: "Ну, Котик, дело сделано! Запиши себе адресок, дай ему конспиративку". Но чаще всего выскакивал из кабинета раскаленный до красноты, сыпал матерные слова: "Попался орешек! Топором не расколешь!.. В департаменте не знают, каково нам... Так-растак... Да подковы и те голыми руками гнуть легче..." Евстратий останавливал начальника:

- Не гневите бога, Сергей Васильевич... Улов-то немалый... А в департаменте, сами знаете, называют нас "академией сыска". На всю матушку Россию!..

- Заслуженно, Евстратушка! - Зубатов на секунду прикладывал платок к разгоряченному лбу и, успокаиваясь, возвращался в кабинет. А Евстратий Павлович спешил распорядиться, чтобы начальнику поскорее принесли стакан крепкого чая.

Пятый раз Слепов перешагнул порог зубатовского кабинета, в душе перекрестился: "Дай-то бог, чтобы все по-хорошему..."

Когда первый раз его ввели сюда, Зубатов глянул сурово:

- Кто такой?

- Слесарь, ваше... ваше степенство.

- Фамилию спрашиваю. - У Сергея Васильевича новые ботинки невыносимо жали ноги, и он с утра был так раздражен, что сдержаться не мог. - Имя, отчество? Подпольная кличка?.. Что там мямлишь? Язык проглотил, что ли?

- Нет у меня, ваше степенство, никакой клички. Как на духу перед вами... Слепов я... С завода братьев Бромлей.

- Ах, Слепов! Своей собственной персоной! Так, так. - Зубатов откинулся на спинку кресла, потер каблуком о каблук, приосвобождая ноги. Давненько поджидаем тебя, Слепов.

- Чегой-то я не пойму... Вроде бы мы...

- Я тебя знаю. И твоих дружков по преступному сговору тоже знаю. У вас там на заводе Бромлеев революционная, как вы ее называете, пропаганда пустила глубокие корни. Но мы их вырвем. - Зубатов погрозил пальцем и кинжальным взглядом резанул по глазам. - Сознавайся, Слепов. Предупреждаю: только чистосердечное раскаяние облегчит твою участь.

- Да мне... Да я...

- Запираться будешь - в Сибирь закатаем. - Зубатов опять потер каблуком о каблук. - В Туруханск лет на пять. Или - в Якутку. Слыхал про такие погреба?

- Бог миловал... - Слепов прижал руки к груди. - Нисколечко не виноват я. Поверьте честному слову.

- Мы верим фактам о преступных замыслах. - Зубатов распахнул на столе папку, взял пачку листовок с лиловыми строчками. - Вот улики. Вещественное доказательство для суда. - Потряс листовками. - Вы задумали праздновать Первое мая. И по басурманскому календарю. Дескать, вместе с про-ле-та-ри-я-ми Европы. Бредили красными флагами. Замышляли против царя-батюшки!