Точка опоры

— Смотри сама. — Иван Васильевич пододвинул газету жене. — Конечно, у Зубатова была своя задумка. Он ходил этаким фертом между столов и пальцем тыкал в статью «Буржуазная наука перед московскими рабочими». Вот ее начало. Знакомьтесь, говорит, в добрый час и мотайте себе на ус. Вам, дескать, господа мастеровые, теперь не нужны уличные демонстрации. Разрешены, говорит, вот такие собрания обществ вспомоществования. Люди науки выступают перед вами с лекциями. Даже, говорит, сама «Искра» вынуждена признать это доброе наше начинание. Отбросил злую иронию газеты и вот как повернул, подлец! За такие собрания и рабочие общества, говорит, надо царя-батюшку возблагодарить. Приедет он, помазанник божий, в златоглавую Москву — поднесите ему от мастеровых хлеб-соль.

— Кукиш с маслом!

— Вот-вот. Я так же думаю. А они, эти холуи Слеповы, провалиться бы им в тартарары… — Иван Васильевич стукнул кулаком по столу. — Они могут… Без стыда, без совести…

— Ну, а что же мастеровые-то?

— Промолчали. Только кто-то один спросил: правда ли, что царь собирается съездить к французскому президенту? В гости его туда позвали или заделье какое-нибудь нашлось? Зубатов ответил: «У царя-батюшки на каждую минуту дело. Будет он в Париже вести разговор о золотом займе на развитие промышленности. В ваших же, господа мастеровые, интересах». Вот он какой, Зубатов! Прямо соловьем разливается. Хитрюга!

Прасковья Никитична, осторожно перекидывая тонкие полупрозрачные листы газеты, водила пальцем по заголовкам. Вдруг она оторвала глаза от страницы и обрадованно тронула руку мужа:

— Твоя статейка! «В царстве Морозовых». Вот! Только не проставлено, что писал Богдан.

— И хорошо, что не проставлено. А под второй моей, — посмотри вон там, — подпись: «Ореховозуевцы».

Когда Прасковья Никитична перевернула последнюю страницу, Иван Васильевич положил перед ней тот же номер «Искры», принесенный из тайника, смастеренного под верстаком:

— Теперь полюбуйся этими картинками: «Иллюстрированное приложение к «Искре». Зубатов принес без приложения. Обманул рабочих. Смотри сюда. Царь «в погоне за миллионами» отправился во Францию. В карету, видишь, впряглись министры, старые мерины. Гляди, как натужатся!

Прасковья Никитична всматривалась в рисунок. На облучке вместо кучера — рука с плетью-погонялкой. Сбоку трона — виселица. Всегда наготове! Под колесами люди, раздавленные насмерть. Рьяные казаки отгоняют от кареты демонстрантов, полосуют плетьми. Вдали виднеется деревня. Солома с крыш давно скормлена отощавшему скоту. Голодающие крестьяне валятся с ног. А на холме, как на Голгофе, распят старик. По одну сторону — поп с крестом, по другую — сиятельный господин во фраке, с облысевшим черепом, с евангелием в руке.

— Это — Победоносцев, старый дьявол из святейшего Синода, — пояснил Иван Васильевич, — распинает на кресте Льва Толстого, наипервейшего писателя.

Под рисунком — стихи:

…Порядок водворен — мятежники смирились,
И кровью куплено спокойствие царя…
…Во Францию, туда, где царствует свобода,
Он едет наполнять свой денежный сундук.

Внизу — припев:

Каторга, тюрьмы, казармы,
Пушки, казаки, жандармы,
Рать полицейских шпионов…
Нужны нам сотни миллионов.

Вторая карикатура — царь в Париже. «И Франция, своих казнившая тиранов, тирану русскому холопски бьет челом». Ему подобострастно кланяется Мильеран, вчерашний социалист.

А той порой граф Витте, царский министр финансов, «с французской публики златую шерсть стрижет» — получает мешок золота.

Иван Васильевич перевернул лист, и Прасковья Никитична ойкнула, увидев на рисунке обезглавленных — Людовика Шестнадцатого и его жену Марию Антуанетту. Казненные народом, они держали свои головы под мышкой и многозначительно кланялись перетрусившему царю: тебя, дескать, ждет то же самое! От страшного «видения в старом королевском замке» волосы у царя поднялись дыбом, и корона была готова свалиться с головы.

Однако исторический урок не пошел на пользу. «Богопомазанный порфироносный шут» возвращается домой «с набитою мошною», чтобы «из золота республики свободной покрепче кандалы сковать». Золотой дождь из рога изобилия уже сыплется на фабрикантов и помещиков, а казаки снова полосуют плетьми демонстрантов. Царская карета переехала через женщину, распростертую на земле.

— «Чтоб заглушить всенародные стоны, нужны миллионы, миллионы», — прочел Иван Васильевич последние строки стихотворной подписи и опустил ладонь на царскую карету, над которой раскинул крылья орел, похожий на стервятника. — Но недолго им, живоглотам, изуверствовать! Сердце чует — недолго!

— Такие картинки им — нож в грудь! — сказала Прасковья Никитична, не отрывая глаз от карикатур. — Было от чего Зубатову перепугаться.