Точка росы

А знаете ли вы, что значит быть контуженным воздушной волной? Для этого надо на спор подняться по насыпи к самым рельсам, по которым сейчас полыхнёт отбойником локомотив или с адским воем загрохочет состав, проминая шпалы на стыках, как циклоп липовые половицы. Получив воздушным молотом под дых, вы скатитесь без сознания в ров и, выиграв таким образом спор, узнаете всё про воздушную волну. А про железнодорожную милицию можно узнать, повторив подвиг корифеев детской комнаты милиции Курочкина и Солнышкина, когда они взяли и закоротили отрезком трубы семафор, после чего вставший на ложный «красный» товарняк с десятком вагонов, беременных астраханскими арбузами, простоял полчаса, меча в обе стороны насыпи алую на разломе икру, до отвала потом накормившую пристанционный посёлок Пески и окрестности.

Жить у железной дороги нельзя без мечты. Зимой, когда я болел и оставался дома, то, упершись лбом в залитое солнцем окно, считал железнодорожные составы. Жить у такой транспортной жилы — всё равно что у великой реки или судоходного пролива. И я считал проходящие составы, как мальчишки на берегах Босфора считают корабли, плывущие из мечты в мечту. Я считал поезда, вагоны, вычислял скорость, с какой проносились скорые — в Казань, Ростов-на-Дону, Минеральные Воды (засекаем промежуток времени, в который пронесутся первый и последний вагоны, подсчитываем их общее число, длину мы знаем: двадцать с небольшим метров), подмечал опоздание электричек и время от времени подходил к другому заветному миру, скрывавшемуся в книжном шкафу, так грузно приплясывавшему при пробеге составов. В нём таились репродукции Сороки, Васнецова, Левитана, Ван Гога и Матисса, два тома «Малой истории искусств», где царили Рафаэль, Микеланджело, Рембрандт и Веласкес. Я забирался с ногами на подоконник, чувствовал спиной дрожание оконной мембраны и подставлял страницы свету короткого морозного дня. Там порхала бабочка испанской инфанты, возлежала загадочная Даная, освещённая таинственным тёплым светом божественного золотого дождя. А позади, на английский левосторонний манер, стремилась кровь великой и несчастной, жертвенной и беспощадной страны, существованию которой суждено было оборваться вместе с моей юностью. Настало время, и я покинул железнодорожный край своего детства ради учёбы в Москве.

Когда встречаю рассказы, герои которых живут вблизи железной дороги, мне трудно отстраниться от обаяния места действия. Отец когда-то дал мне прочитать «Происхождение мастера» Андрея Платонова. Главный герой этого отрывка из «Чевенгура» был очарован гайками, поршнями, шатунным атлантом колёсного привода, дымогарным чревом паровозного котла, и я страстно захотел стать машинистом. Но вовремя сообразил, что Платонов писал не о конкретном мастерстве, а о мастерстве творца вообще. Согласно практике дзен-буддизма, это свойство обретается через смиренно упорное овладение ремеслом — боевым искусством, каллиграфией, садоводством, неважно, по сути, чем, главное, не унывать и в старании своём пытаться растить упорный бамбуковый росток, по которому потом, когда окрепнет, можно будет проникнуть в тайны неба.

У Франца Кафки есть пророческой силы текст: сжатый недописанный рассказ «Воспоминания о дороге на Кальду». Его герой живёт на полустанке в Сибири, на недостроенной дороге, которая когда-то должна привести на Кальду. Этот станционный смотритель — alter ego писателя — служит на узкоколейке в глубине России, наслаждается одиночеством и страдает от него, наблюдая, как два поезда ежедневно курсируют между «нигде» и «никуда». Живёт он в сарае, где когда-то, ещё при строительстве дороги, хранились шпалы. Герой Кафки вынужден общаться с жителями ближайших деревень (у них он покупает продукты) и с инспектором, который привозит раз в месяц жалованье и заставляет распивать с ним бутылку водки. Поначалу герой собирался обзавестись огородом, купить корову, но оказался слишком слаб, чтобы обработать мотыгой мёрзлую землю, поглощавшую бесследно всё, что сеялось. Кафка пишет, что на местных жителей часто нападал «волчий кашель». Что это за кашель, читателю остаётся только гадать. На чахлые огороды временами совершали налёты полчища крыс размером с собаку — крысы норовили сделать подкоп под дверь хибары, в которой ютился герой. Писатель не стал завершать странный жутковатый рассказ, а начал работать над романом «Процесс».

В «Воспоминаниях о дороге на Кальду» Кафка пишет, что в его халупе имелся «топчан и стол для работы». Для какой, спросит читатель, работы? Для той же, которой был увлечён и герой «Чевенгура», той работы, где творческие способности оказываются единственной опорой для существования.

Иногда мне кажется, многие из нас живут у такой дороги на Кальду. И как хорошо, что у нас есть рабочий стол, пусть и сработанный из обломков шпал, остро припахивающих креозотом.