Точка росы

— Извините за беспокойство… Я друга своего ищу. Он жил на этом месте когда-то. Сколько прошло, как вы дом построили?

— Сколько? Дай бог памяти… Я приехал в эти края когда?.. Ещё отец жив был. Одно лето здесь батя провёл, царствие небесное. Значит, лет двенадцать прошло. А может, и больше…

— А когда землю покупали, дом здесь стоял?

— Стоял домишко, развалюха, не жил никто.

— А у кого покупали?

— Откуда столько вопросов?

Я помолчал, осматривая огромный участок, постройки на нем.

— Поменялось тут всё. Деревья новые выросли. В мои времена пусто было — ни заборов, ни домов.

— А куда деваться? Москва наступает. Москва слезам не верит.

— Последний раз я был здесь лет тридцать назад, больше. За это время можно умереть, родиться, прожить жизнь и снова умереть. Эх, жизнь-жестянка — одна скука, глупость и мусор.

— Может, не стоит так расстраиваться?

— Чёрт меня дёрнул сюда приехать, да теперь уж отступать некуда.

— Издалека путь держите?

— Я живу в Израиле. А в этих краях прошло моё детство.

— Соскучились, значит?

— Можно и так сказать.

— Говорите, изменилось всё. А дорог как не было, так и нету.

— Да вот как-то же я доехал.

— Охота пуще неволи.

— Это точно. Что ж? Поеду я, прощайте.

— Бывайте здоровы.

Он проводил меня до ворот, по дороге к которым я, глядя по сторонам, убедился в богатстве усадьбы типа шале, выстроенной из печёночного цвета кирпича. И не удержался спросить напоследок:

— Извините, вы кто по профессии?

— А вот этот вопрос неправильный.

— Понятно. Всего доброго.

— И вам не хворать.

Я не мог уехать ни с чем. Мне нужно было отыскать хоть что-то, оставшееся неизменным с тех времён.

Я приехал на Лукьяновский перекат, стал спускаться к реке. И вдруг понял, что зря волновался. Здесь ничто не изменило открывающейся с обрыва дали, ничто не тронуло полевых цветов, озарявших луг на другом берегу. Всё тем же ливнем листьев склонялись над водой ракиты. Пойма реки оставалась не потревоженной человеком, прежними увалами лиловел дальний лес, открывавший кое-где в просветах поля и шедшие над ними стада молочных тучных облаков.

Я просидел над перекатом до полуночи. Дождался, когда река тумана наполнит пойму и поплывут по ней лунные призраки ракит, тальника, печальные волны берёзовой рощи. Всё это — в точности — видели мы с Митей, когда приходили сюда незадолго до заката посидеть в сумерках у костра, поболтать, помечтать.

И в тот момент, когда, едва нащупывая тропинку, поднялся к машине и обернулся, я ощутил, как вернулись в грудь несколько сердечных ударов, что оставались здесь, над перекатом, столько лет.

2016

Английская дорога

Детство моё большей своей частью прошло в подмосковном городке на сто первом километре. Я играл упоённо в хоккей и наслаждался тем, что в городе объяснимо обитало множество красивых и очень красивых женщин: в школе моей не было ни одной дурнушки. Впоследствии — в физматинтернате, в институте — мне часто приходилось вздыхать по былым временам и вспоминать наших соседей, супругов Баскаковых, которых я первые десять лет ни разу не видел трезвыми. В городке вообще пьянство было именно что повальным: после второй смены половина бойцов трудового фронта (Машиностроительный завод, Цементный, ЖБКИ) шла в «керосинку» и после залегала вповалку в кустах. Ближе к закату жены гегемонов отправлялись искать кормильцев. Мне было их, жён, жалко. Супруги Баскаковы жили у нас за стенкой, той самой, за которой спал я — и слушал их битвы и нечленораздельные вопли. Вот отчего у меня мрачная непереносимость сильно пьяных, прямо-таки звериная. Самым духовным предметом в квартире Баскаковых был дембельский альбом хозяина, его я просматривал раз в год, на Первомай, когда происходило братание пролетариата с интеллигенцией в моем лице.