Точка росы

Не раз меня в лесу посещало чувство острого беспричинного страха. Это почти непередаваемое ощущение. Я вообще любил ходить в лес один. Что-то в этом было волнующее — остаться наедине со стихией лесов — глухих и баснословных в преддверии Мещеры, как сказочная чаща из «Аленького цветочка». Этот таинственный цветок — нечто вроде горного эдельвейса или цветущего папоротника — он занимал воображение, конечно, вместе с лешим, русалками и кикиморами. Всю эту живность в том или ином обличье детское воображение доставляло нам с охотой тем более, что много необъяснимого происходило в том глухом лесу. Как мы только не сгинули в торфяных болотах… Светлый мшистый лес с линзами чёрной воды, которые приходилось огибать по топким раскачивающимся берегам с торчащими облезлыми ёлками; стадо кабанов однажды загнало нас на деревья, но больше всего лично я опасался вот этих острых приступов страха, когда вдруг в траве мелькнут капли не то ягод каких-то, не то аленький тот самый цветочек, или почудится кровь, или что-то шелохнётся во всей толще воздуха над дремучим оврагом с замшелыми поваленными стволами — и рванёшь так, что загудит вокруг от встречного напора воздух, не чуя ног под собой, — только бы исчезнуть из этого ничем не примечательного вроде бы места. Вот этот бег сквозь чащу, до упаду, до момента, когда биение сердца поднимается в горло, когда дыхание распирает не только грудь, но и всё тело, когда валишься в изнеможении на опушке и постепенно приходишь в себя, сознавая, что лес снова тебя испытал и принял, что всегда тебя в нём будет хранить хорошая грубая сила, только что столкнувшая тебя с места, — вот он остался со мной, как точное ощущение, требуемое для полного осознания реальности.

Зимой иногда тоже возникало желание погеройствовать. Однажды родители с сестрой уехали к родственникам в Москву на все выходные. Я решил остаться дома и, когда наскучило слушать музыку и читать, достал лыжи и отправился на край посёлка. В тот день меня явно потянуло на подвиги, и я решил во что бы то ни стало оказаться на дальнем кордоне наших странствий, у Дмитровцев, с тем чтобы вернуться домой на автобусе и электричке, поскольку ясно было, что сил хватит только на путь в одну сторону.

Я миновал лыжную станцию, Первый овраг, где мы катались на уроках физкультуры, свернул и углубился в лес. Было пасмурно, понемногу мело, но в лесу стояла тишина, прекрасна была заснеженная, приваленная бременем белизны чащоба. Сосны, ели, орешник, рябина — каждое древесное существо казалось торжественно одушевлённым особенной лепкой снежных линий. Снег преображал самый обыкновенный куст и превращал его в храм. Ещё лес в снегу был похож на театр: вот несколько ёлок с нависшими снежными шапками и шубами стоят в кругу — будто братья-месяцы сидят у костра; а вот балерины в пачках ближе к заднику сцены выводят полукружье танца; а вот монахи в куколях стоят на коленях, молятся о чём-то; а чудищ разных сколько! Заснеженное собрание высоченных елей в самом деле напоминало кафедральный собор. В лесу зимой прибавляется столько света, что на сотни шагов вглубь разглядишь кардинальскую шапочку пустившего суетливую трель дятла. Снегири, свиристели, чечётки — смешанные стаи птиц со свистом вспархивают при твоём появлении, и после них сыплется серебристой завесой с дерева снег. «Пинь, пинь, зинь, зинь», — ария зинзивера, большой синицы, иногда оглушительно озаряла лес. Постепенно в полях набирала силу метель, но в лесу шум лишь волнами проходил по вершинам сосен.

Зимний лес — это вкус снега, слизанного с варежки, поскрипывание острия лыжной палки при толчке, холод, пробирающийся под куртку при остановке; шелуха сосновых шишек под комлями стволов; цепочки мышиных следов на насте.

Часа через три, переправившись через прорезанный лесной речкой овражек, я оказался на краю поля, за которым должна была показаться деревня. Но над полем уже вовсю бушевала вьюга, молочный воздух был полон колючих, секущих вихрей, в которых мелькали полотнища снежных залпов, пеленавших всё вокруг. Я стоял на выходе из леса, будто за пределами мироздания — дальше идти было некуда, не было видно ни домов деревни, ни водокачки у шоссе, ни леса на том конце поля, только белые великаны махали руками и кланялись. Я не знаю, что меня заставило шагнуть в эту буранную круговерть — не только явное желание вернуться домой засветло и на общественном транспорте. Необычная отвага овладела мной. Я вспомнил тогда прочитанную недавно книгу о полярных исследователях. Подмосковье не Северный полюс, мой лыжный поход — не экспедиция на дирижабле «Восток», так я подбадривал себя, удаляясь в белёсую тьму.