Точка росы

Они внезапно появлялись среди лета. Обычно в конце июня, непременно накануне полнолуния, каждая кисточка сирени вдруг вспыхивала, трепетала, тлела и замирала лоскутными всполохами порхания. И тогда я брал с собой огромную, как тетрадный лист, лупу.

Почему-то у меня всегда имелся образ идеальной сирени. Он не был чем-то выдающимся, но оказывался необходим как внутренний вызов идее цвета — и я воображал себе нечто лилово-кипенное, как грозовое облако сверху, если смотреть из солнца. И вот когда я наводил на сирень лупу, мне казалось, что, собирая стеклом лучи, я приближаюсь к идеальному зрению — и это неким образом позволяло мне охотиться на бабочек. Я подносил руку к ветке сирени — и линза, скрутив свет, выкатывала мне в глаза миры, составленные чешуйчатыми разводами бабочкиных крыльев.

Особенно мне нравились «парусники». Формой сложенных крыльев в самом деле напоминая стаксель, они были уникальны вовсе не узором, а ровным цветовым рельефом, который, открываясь во вздыбленных силой линзы полях, завораживал меня и не давал двигаться бесконечные мгновения, словно был цветом благодати, наполнявшей пророческую темень материнской утробы.

Разглядывание затягивало меня с головой. Удовлетворившись визионерским путешествием, я медленно, точным, как у бильярдиста, движением отводил руку и, сжав солнце фокусом на крылышке, навсегда запоминал, как темнела, коричневела, чернела — и вдруг подёргивалась седой прядкой страница «Вазир-Мухтара», как вспыхивало прозрачным лоскутом оранжевое пламя, как слова, вдруг налившись по буквам синеватым отливом, гасли непоправимо одно за другим — словно дни сотворения мира.

2015

Второй Белорусский фронт

В 1946 году, когда отец пошёл в первый класс, на самом первом уроке учительница попросила: «Дети, поднимите руки, у кого есть отцы».

Подняли только трое из сорока.

До восьмого класса отец втайне им страстно завидовал. А с возрастом горечь куда-то делась.

Но сейчас, он говорит, это чувство вернулось снова.

«Я очень хорошо помню этих детей. Два мальчика и девочка. Счастливцы».

Отцу в этом году исполнится восемьдесят три.

Про деда я вспомнил, когда обнаружил, что есть в природе оцифрованная база военного архива в Подольске — ОБД «Мемориал»: кто где погиб, когда был призван, награждён, пропал без вести, попал в плен, захоронен. Я не знаю, кто составлял эту базу, но точно могу сказать, что она есть наше национальное достояние, вероятно, самое ценное, самое дорогое для русского народа, корень его возрождения. Ибо какая есть единственная метафизическая заслуга у русского народа в двадцатом веке? А вот именно эта: то, что он, русский народ, пожертвовал собой для того, чтобы антихрист был раздавлен. Это более или менее понятно. Но вот то, что вторая голова антихриста, Сталин, поднял на жертвенник проклятого молоха народное тело — крестьянство — и прибавил к нему всё лучшее, что только в народе было, — интеллект, достоинство, сознание, свободу, — вот это нам ещё предстоит осознать, чтобы сбросить с себя наваждение, которое до сих пор, вместе с призраком СССР, управляет бытием на огромной части суши. Сталин не столько убивал, сколько растлевал человеческую природу. Суть тирании не в людоедстве, а в том, чтобы распространить устои тирана на все слои населения, обрести в каждой клетке общественного бессознательного наместника.

Единственные подлинно русские люди, чьи личности доступны мне внутренне и на которых я хотел бы походить, — это моя бабушка, Акулина Герасимовна, дед Семён, погибший на войне, и Андрей Платонов, но с ним проще, поскольку имеются его тексты.

На руках бабушки от голода 1933 года на Ставрополье умерли двое детей, муж, мать. Это она мне объяснила, что сердце русского народа было вырвано, когда колхозными начальниками стали главные пьяницы крестьянской общины, хлеб на участках которых гнил под дождями, скошенный общественной косилкой, но не убранный из-за запойной привычки его хозяев. И это она вскормила меня с пониманием того, что Сталин — убийца и что русский народ — исходя из её бесконечных рассказов о жизни крестьянской общины села Ладовская Балка (Чевенгур и Йокнапатофа меньшие топонимы в моем сознании, чем великая Ладбалка) — народ умный, трудолюбивый, добрый, верующий, милосердный, порядочный, исполненный уважения к чужеземцам и достоинства в общении с ними. Бабушка была полуграмотна и очень остроумна, а вера её была абсурдна и глубока: такую и полагается иметь человеку, у которого на руках умерли от голода близкие и он при этом остался верующим в Того, Кто их у него отнял.