Точка росы

— Я австриец. Германия и Австрия осудили фашизм. А ваша власть прокляла Сталина на закрытом съезде, освобождения от сталинизма не было, покаяния не было. — Готфрид неожиданно обрёл речь. Негодование выправило его грамматику. — И сейчас ваше правительство апеллирует к сталинской идеологии, оправдывая так репрессивность по отношению к либеральным ценностям. И ваша компания напрямую нажилась на этих репрессиях. Ваш бизнес — мародёрство!

Заместитель Кропина попытался его успокоить:

— Эдуард Юрьевич, давайте о нефти лучше. Посмотрите: девушки испугались.

— В самом деле, что это мы всё о политике. — Кропин понял, что далеко зашёл, и двинулся на попятную. — Разве нету больше тем? Давайте лучше выпьем… У меня есть тост. Давайте выпьем за погоду. Англичане любят говорить о погоде, а вот интересно, пьют ли они за погоду? — сказал Кропин, обращаясь к Кристоферу.

Пасмурность накрыла стол. У меня напряглись мышцы, быстрей мозга сообразившие, что пора отряхнуть прах с ног. Но тут Кристофер, который всё это время смотрел в свой бокал, громко сказал:

— Я не то что пить с вами… Я избавлю себя от чести быть вашим гостем.

Холл, где мы сидели, был мрачный, с зеркалами и золотым тиснением на стенах и потолке, работа провинциального дизайнера, потрафившего барскому дурновкусию в духе истлевших и съеденных молью дворцовых интерьеров. Стол был загромождён грубым сумбурным пиршеством. Элен вскинулась и предложила выпить за повара, который приготовил всю эту красоту.

Белоусов, видимо, знавший Кристофера больше остальных, подсел к нему и стал спокойно внушать:

— Старик, плюнь. Не обращай внимания. Он не достоин твоего презрения. Он идиот. Не траться.

Кристофер молчал, и ясно было, что за этим молчанием последует. Я нагнулся к нему:

— Кристофер, понимаешь, мне с детства бабушка говорила, что Сталин убийца. Во время коллективизации, в голод 1933 года на Ставрополье у неё погибла вся семья — муж, мать, двое детей, сама спаслась чудом, лебеду ела. Но в нашей стране такой народ: он себя не помнит. Русским всегда жилось страшно, а организм страх отвергает, не пускает в память. Так что народ не виноват, он слабый. Конечно, самовоспроизводящаяся ненависть — большое горе, но что поделаешь? Кропин — это тот же народ. Он ненавидит себя за свой страх. И поэтому конструирует в себе устройство, которое избавило бы его от страдательного залога, превратило бы его из человека, претерпевающего страх, в структуру, организм, который этот страх оправдывает и порождает.

Кристофер молча слушал, всё так же уставившись в край стола. На нас тревожно смотрела журналистка Кристина, похожая на Мадонну. Я решил, что Кристофер меня понимает.

— Кристофер, не заводись. Сталинистов у нас гораздо больше, чем ты думал. Понимаешь, мы здесь не в гостях у Кропина. Отстранись, пойми, он просто директор компании, так ли уж важно, какие у него политические взгляды. Представь себе, что он только управляющий этой гостиницей.

Я видел, как вытянулись его тонкие ноздри, губы натянулись и разлепились:

— Fuck off.

Я решил, что всё-таки не заслужил такого, и ушёл в свою комнату. Не раздеваясь, упал на кровать, затем достал из клапана рюкзака НЗ — фляжку Jameson — и встал к окну. Времени было около часа ночи. Прямоугольный раструб прожектора под моим окном во втором этаже разгонял ещё проходимые сумерки. По газону перебежками — то быстро-быстро, то замирая, рыская, пробирался пепельный холмик ежа. Прошло время, и я услышал шум во дворе. Из-за угла показался Кристофер с сумкой через плечо. Он широко шагал к воротам. Ему наперерез бежали два жестикулирующих охранника, прижимавших рации к подбородкам. Ворота базы начали закрываться, и Кристофер без запинки свернул к забору, едва не наступил на ежа, перебросил сумку и следом за ней перешвырнул своё тело. Охранники бросились к джипам, открыли ворота, выехали на дорогу. Кропин вышел за ними, посмотрел им вслед. Скоро охранники вернулись. Кропин отправил их искать снова и сел на крыльцо сторожки. Охранники снова вернулись. Кропин махнул рукой, и двое отправились пешком. Остальные уехали в другую сторону, противоположную от посёлка, к месторождениям.

В коридоре я слышал голоса. Девушки переговаривались вполголоса, слов не было слышно, тревожность владела интонациями и паузами.