Точка росы

Там я пытался купить конопли. Это были два парня, коротышка и долговязый, я поделил между ними обойму. В смартфоне одного из них нашёлся GPS-маршрут, он привёл меня через Лакандонские джунгли на границу с Гватемалой. Припадая к дуплам, отгоняя шершней, я пил росу, стекавшую по огромным деревьям-городам. Я шёл в вечных сумерках, обедал запечённым дикобразом, ловил пираний в ручьях, устраивая ловушки-запруды из камней, я шёл и шёл навстречу избавлению.

Наконец мне попалось первое распятие. Человек на нём уже был мёртв. Затем встретилось ещё одно — перекладина на стволе.

Я понял, что лагерь неподалёку. Я вышел на него по запаху гари. Видимо, Господь поспел раньше. Хижины догорали, то и дело приходилось огибать дымящиеся воронки. И снова кресты с едва живыми, морфинизированными полутрупами. Некоторые смутно улыбались.

И вот я увидел её. Почти обнажённую, в грязных лохмотьях, бинтах, у ног её стоял на коленях прихожанин, мастурбирующий жалкий бронзовый человек, вокруг его головы вились нимбом мухи.

Я тоже преклонил колени. Понемногу успокоил дыхание. Медленно поднял руку и наконец нажал на спуск.

2017

Костёр

Моя жизнь изменилась в тот день, когда жена вдруг задумалась и, глядя в себя, медленно произнесла:

— Мне снилось сегодня, что я мужчина, врач, я ношу пенсне, оно спадает, мутные стекла, му́ка с ними, и… я влюблён в актрису, очень хорошую, она смертельно больна, день за днём гаснет, а я люблю её, должен спасти, но бессилен, и вот я должен сказать ей, что она безнадёжна… но не могу, просыпаюсь.

Мы снова ссорились с самого утра и уже устали обвинять друг друга, надолго оба замолчали, снова поняв, что ни к чему наша ссора не приведёт, никакого смысла из неё не родится… И вот эти слова о сне вдруг вырвались у жены; она выпустила из пальцев картофелину, та плеснула в миске, тыльной стороной ладони жена прижала слезу.

После обеда она отправилась укладывать сына, он капризничал, требовал снова и снова рассказывать истории о больших машинах — такое у нас бремя: сыну нравятся грузовики, бульдозеры, тракторы, комбайны, грейдеры и особенно бетономешалки. Я придумал уже десяток историй, в которых вспахиваются и убираются поля, через леса строятся дороги, наводятся мосты через реки и ущелья; ещё в одной истории мы с сыном строим дом, долго ставим опалубку, наконец вызываем бетономешалку, возводим стены… Жена тоже выдумывала свои истории, но более замысловатые, в них машины были одушевлены, носили имена и занимались чем-то совершенно недоступным моему воображению…

Сын ещё не умел говорить, но владел изобретённым им словом «бамба», и это как раз и означало — Большая Машина.

Жили мы тогда на даче, под звонкий крик «Бамба, бамба!» я проводил их в спальный домик, стоявший в глубине сада, взял корзинку, нож, спички, сигареты и отправился по грибы. Всю неделю лил дождь, но вот уже больше суток грело солнце, и я надеялся на начатки урожая. Места у нас глухие — ориентироваться лучше по ручьям, выводящим на водораздел, пунктир которого мне был примерно известен, или по просекам ЛЭП, — но пока ещё набредёшь. Первые два года, как купил дачу, я ещё не был женат, никто меня не ждал обратно — и случалось, без компаса уходил в лес дня на два, на три — отоспаться, надышаться. Но в последнее время работа толком не пускала из города, я еле выбирался в пятницу к семье, пробки на выезде, на трассе у ремонтных участков выматывали, приезжал ночью, времени и сил ни на лес, ни на рыбалку не было; но вот лето кануло — и в ту субботу я всё-таки решил хоть как-то вырваться на природу.

Машину поставил у съезда на лесопилку, вырезал ветку из орешника и осинником стал продираться в свои места. Широкий, колонный сосняк вдруг распахнулся после кромешного, бесконечного бурелома, такого густого, что временами жуткая теснота схватывала сердце, и, если бы я не знал, что где-то впереди в грудь и взгляд ворвётся высокий свет в прозрачной розоватой шелухе стволов, я вряд ли б мог совладать с задыханием. Сосняк, шедший по краю неглубокого оврага, принимал шаг по щиколотку во мху, будто идёшь по перине. Вдалеке то стонала, то плакала ребёнком, то покрикивала бабой, то, как растревоженный ястреб, противно клекотала знакомая сосна. Я шёл на этот звучащий маячок, невольно думал о странных словах жены, о её сне, и вот кричащая сосна осталась по левую руку, я перевалил через овраг, и началась охота.

В тот день грибов было прилично (нет ничего вкуснее солёных чёрных груздей со сметаной) — и часа через три с приятно нагрузившей плечо корзинкой я вышел на край заболоченного луга, присел на перекур. Нарезал лапника, соорудил костерок, засмотрелся на огонь. Сердцевина сентября уже пахла студёно, ветер доносил откуда-то издалека отзвук редкого выстрела, через поляну тянулись и вдруг относились в сторону паутинные паруса. Над лугом медлительно прорезала тугой, спокойный воздух огромная, как в сказке, цапля.