Точка росы

Ферма «Рассвет» состояла из двух хозблоков, остова коровника и барака. Над коровником обгоревшие стропила пересекали лиловое, заваленное рыжей рудою заката небо.

Во дворе нас встретили две молодые женщины, по-видимому, сёстры. Одна в очках, в джинсах, строгий и внимательный взгляд, волосы собраны в хвостик. Другая — в светлом ситцевом платье, красивая, стройная, с годовалым ребёнком на руках.

Я неловко соскользнул с крупа, чуть по щеке ожёгшись конским волосом.

Лошадь отступила от меня — и отсвет заката озарил двор, оштукатуренные стены.

Я поклонился девушкам.

Спешившись, парни привязали лошадей и, что-то тихо сказав жёнам, скрылись в доме. Те поспешили за ними.

Во дворе громоздилось разное хозяйственное старье: и плуг, и борона, и косилка, и колёсный трактор, и аэросани — с деревянным пропеллером, с кабиной, закрытой мутным плексигласом; стояли две ржавые железные кровати с панцирными сетками. Я слыхал, что зимой в этих краях по замёрзшей реке передвигаются на «Буранах» или аэросанях.

Над входом был прикреплён ртутный уличный фонарь. Лошади тёрлись у столба с перекладиной, к которой проволокой был прикручен обрезок рельса.

Я снова хотел пить, и комары меня совсем уже заели.

Присел на большой плоский камень, похожий на стёсанный жёрнов.

Из дома вышли девушки, та, что была в очках, поспешила ко мне с солдатской рубашкой:

— Наденьте, сейчас я брюки принесу.

Приняли меня любезно: одели, напоили из трёхлитровой банки тёплой кипячёной водой, откуда я прежде вынул, как бедренную кость, кипятильник; стали расспрашивать.

Руки у меня дрожали. Я боялся, что не удержу банку. С кипятильника капли текли по ноге.

Вытянув литра два и продохнув, я отвечал коротко, девушки ахали — и смеялись: как я так — в одних шортах и босиком — решился заблудиться?

Мне принесли солдатские брюки, я завязал штрипки.

Жены пастухов были прекрасны, как во сне. Точёные фигуры, красивые лица, точная речь. Ещё одну девушку, чуть погодя вышедшую из дома, я не сумел разглядеть. Она постояла в тени и снова скрылась в доме. Я только успел заметить её долгую, ломкую фигуру: как она, выпрямив ногу, отделяется поясницей от косяка, как, запаздывая, подаётся спина. Мгновенный озноб узнавания коснулся тогда моего лица.

Парня, что повыше, звали Русланом. Другого — Лёшей.

Меня пригласили в дом, посадили за стол. Руслан был строгий и осанистый. Лёша — худой и улыбчивый. Девушка в очках звалась Айсель, её сестра — Гуля. Айсель была серьёзна, ухаживала за всеми. Гуля улыбалась и ахала, держала на коленях крепкого младенца. Мальчика звали Темирлан.

Ужин состоял из варёной картошки, рыбы, крепко жаренной вместе с чешуёй, очень солёной, и чая с печеньем.

За чаем, когда, смутившись, я не знал, о чём начать говорить, в кухню вошла та девушка. Скромно, глубоко вздохнув, она уселась у входа на краешек стула. Вытянула шею и старалась не смотреть на нас. Она упиралась ладонями в колени, будто готова была тут же встать и выйти, если мешает.

Темирлан, похожий на китайского императора в младенчестве, играл отцовской плёткой, смеялся. Мать пересаживала его с одного колена на другое, он кусал ей запястье, она отнимала, играючи.

Руслан вдруг, ухмыльнувшись, спросил:

— На прошлой неделе волк овцу задрал, пришлось зарезать. Если б мы тебя не нашли, где б ты ночевал?

Подумав, я ответил:

— Я бы вышел к реке, ночевать у воды спокойней. Луна в омуте — соседка.

Казах засмеялся, зажмурив глаза, показал лошадиные зубы:

— Вот волки на водопой как раз ночью и выходят.

Айсель строго посмотрела на мужа, и Руслан посерьёзнел:

— Пойдём, рыбу достать поможешь, — сказал он и отложил вилку.

Мы вышли на крыльцо. Лёша выволок из сеней корыто, полное спутанных сетей. Втроём мы присели над ним на корточки. Потихоньку выбирая холодную сеть, втягивая ноздрями речную свежесть, мы расправляли кошель, выкладывали на перила крыльца, выпутывали рыб, под руками открывавшихся в путанке серебряными слитками.

— А почему вы волкодавом не обзаведётесь? Хорошая собака всегда в помощь, — сказал я.

— А ты попробуй её прокорми, — ответил Руслан. — Овчарка за три дня целого барана съедает. А волки за всё лето только два раза баловались.

Ткнув окурки в ящик с песком под пожарным стендом, мы зашли в дом. Мне страшно было взглянуть на эту девушку; что-то повернулось горячо во мне, когда она вошла. Я не знал её имени и боялся спросить.

Она была красива, и в то же время лицо её было нескладным, потерянным; взгляд умный, но смущённый: перед ней в воздухе незримо стоит что-то настолько неумолимое, что любое вмешательство человека — кощунство.

В доме тревожно пахло яблоками и речной сыростью.

Сестры относились к соседке (вот кем она была) по-разному. Айсель привечала её. Увидев в дверях — как она настороженно остановилась, будто слепая, глядя не на тех, кто сидел за столом, а в сторону, на плиту, на кастрюли на ней, — она тут же подхватилась, встала:

— Садись, садись с нами.

Тогда как Гуля пожала плечами, пересадила Темирлана и отвернулась. Девушка сидела неподвижно. Как вдруг, перебив Руслана, сказала громко и отчётливо: