Точка росы

И дальше думал я, уже почти свалившись в дрёму: ясно, что сон — это мир в той же степени буквальный, сколь и условный. Не потому ли ангелы предпочитают являться именно во сне — чтобы их не смогли переспросить, чтобы понимали их твёрдо, без околичностей, которые недопустимы по самой природе сна. У лунатика открыты глаза — и сон его совпадает с реальностью. Сон лунатика, совпадая с миром, вытесняет его, становится прозрачным, так как неотличим от своей идеи — реальности. Да, если вещь своим попаданием взрывает собственную идею — она становится прозрачной. Вот почему так желанны незримые, но ощутимые сущности. Вот почему фантастично простое стекло, а также — ветер-бес, прозрачные пчёлы, девы с лунным лоном.

Все остальное я помню двояко: смутно — и вместе с тем та чрезвычайная быстрота событий, составивших пищу и плоть моего сознания, потрясённого ими, — от которой эта размытость и происходит — при небольшом усилии останавливается в ракурсе чрезвычайных подробностей, живых настолько, что мне не стоит никакого труда из этого богатства воссоздать ещё более существенную реальность, чем та, руинами которой они и являются. Так при стремительном, смертельно опасном падении человек каждый ангстрем вертикали соотносит с отдельным мгновением жизни.

Утром я проснулся раньше всех и, собрав постель, наблюдал, как петух поджидал рассвет, вышагивая по двору, как шаркал, пыля, как вставал, раскрывал клюв — и вдруг содрогался всем трубным своим телом, тряс гребешком, хвостовыми долгими дугами перьев.

Со двора стало видно далеко. Река с низины поднялась, проглянула, понеслась долгим лёгким блеском. Птицы только стали просыпаться в степи, вокруг там и тут вдруг рассыпались щебет, и свист, и барахтанье.

Потом проснулся Лёша. Он вышел из дома в одних трусах, потянулся. Широко улыбнулся мне и помахал рукой, повёл в кухню пить чай.

Чай был бледный, сладкий, я размешивал его алюминиевой ложечкой; её ручку сгибали до отказа, затачивали на камне. Ещё не полностью проснувшись, я находился в какой-то яркой заторможенности, когда так легко застыть долгим взглядом на любом предмете, покорившись прозрачному клею сна. Лёша увлечённо зевал, но был бодр и подвижен, предлагая мне то варенья, то лепёшек, и вдруг открыл один из трёх ржавых холодильников, стоявших рядком у печки, достал свёрнутый плоский кусок вяленого мяса с жёлтыми валиками жира.

Он вырвал из цветного журнала странички и на каждую срезал по спиральной полоске мяса.

— Это самый деликатес. Желудок коня, попробуй.

Я аккуратно попробовал и, преодолевая спазм отвращения, проглотил не жуя.

После чего хлебнул чаю и поспешил расспросить об обратной дороге.

Лёша смущённо убрал мясо в холодильник.

— Нет проблем, — сказал он, — я провожу тебя до верного места. Оттуда ты сам дойдёшь.

Я спросил, куда записать ему мой московский адрес и телефон.

— Запомни, — сказал я, — мой дом теперь ваш дом. Приедете в Москву — жду к себе. Непременно.

Лёша заулыбался, нашёл огрызок карандаша и протянул вместе с крохотной, пустой записной книжкой.

Мы тронулись в путь. Прежде чем выйти, я снял с себя солдатскую рубашку, сложил на край кровати и, снимая штаны, замешкался со штрипкой.

Обратный путь оказался отчётливым и понятным. Несколько раз я сокрушался, узнавая те или иные приметные места — скопление кустов или ближайший рисунок луга: низинку, ветлу на ней, скопище пижмы — жёлтой кляксой среди волнами повываленных конями трав.

Через час Лёша остановился:

— Вон, видишь те деревья? Это берег Мангута. Иди прямо на них. Твоя стоянка выше по течению на полкилометра.

Я пожал Лёше руку.

— Давай. Живи, — кивнул он и зашагал обратно.

Отыскав стоянку, я обнаружил своих друзей за шахматами. Большого впечатления моё появление на них не произвело.

— А где соль? — злобно спросил Герман.

— Да ладно тебе, Гера, — хохотнул Власов, передвигая фигуру. — Не посылай его никуда, а то мы тут до октября закукуем.

Ясно было, что напряжение спало и теперь они могут дать себе волю отыграться.

Через неделю мы завершили блуждания и, собрав снаряжение, выбрались на шоссе. Переночевали в Стрелецких песках — среди оранжевых барханчиков, утром приехали на вокзал. В Крым мы собирались попасть через Керченский пролив. Для этого были куплены билеты на вечерний поезд Астрахань — Анапа.

Однако, сославшись на срочные хлопоты в Москве, я сошёл с дистанции.

Озадаченные друзья всучили мне в нагрузку одну байдарку, сами закинулись в вагон и при отбытии помахали открытыми бутылками пива.

Я заночевал на вокзале. Он был полон, как во времена эвакуации. Группа бичей — две бабы в грубых платках и трое осоловевших парней — сидела неподалёку. Они постоянно громко интересовались отправкой какого-нибудь поезда, изображая, что его как раз и поджидают. Когда поезд отбывал, бичи выбирали следующую отправку. Видимо, так они создавали себе уют осмысленности или же готовили легенду для ментов, которые могли их прищучить за безбилетную ночёвку в зале ожидания.

У меня тоже не было билета.